— Лиииз! — едва смог выдохнуть Поль, наблюдая у стола мелкого трубадура, облитого остатками кофе из кофейника, валявшегося рядом, и теперь засыпающего себя хлопьями из банки.
Лиз вбежала на кухню и засмеялась при виде открывшейся ей картины.
— Мыться! — коротко объявила она, хватаясь за обожаемого сорванца, и поволокла его в ванную. Однако дорогу ей преградила королева.
— Нет, мы едем сегодня. Я могу работать на дому. Я созванивалась с бывшим шефом перед Рождеством. Они хотят, чтобы я вернулась. Я буду работать и возиться с ними, — она кивнула на чумазого маркиза на руках Лиз, — пока Его Величество меня не заберет.
— Ваше Величество! — Поль подошел к королеве, взял ее за плечи и усадил на стул. — С ними втроем управляться трудно. Как же вы сами-то? А еще и работать собираетесь. Да они вам квартиру по кирпичикам разберут, а из вас пугало сделают. Оставайтесь лучше у нас, пока король Мишель не вернет вас обратно. Да? — обернулся он к Лиз. — Маркизу вот Его Величество уже забрал.
Тут выдержки королевы не хватило. Она, совсем как простая смертная, выпятила нижнюю губу и всхлипнула:
— Да! Ее он забрал! Ему она нужнее меня и Его Высочества!
— Приехали! — рассердилась Лиз. — Поль, накапай ей чего-то…. Успокоительного!
— Не надо меня успокаивать!
Поль метнулся в комнату за джином. Быстро разлил по бокалам. И тот, в котором было больше, протянул королеве.
— Эу, ты что ей дал? — охнула Лиз. — Донормил в аптечке в шкафчике в нашей комнате!
Но королева решительно взяла бокал в руки и опрокинула в себя его содержимое.
— А она, кажется, не против моего успокоительного, — широко улыбнулся Поль. — Нафига твоя химия?
— Ну… зато куда ей теперь с детьми нетрезвой?
— К черту! Поеду завтра! — выдохнула Мари и снова всхлипнула: — Как же я хочу домой!!!
И через секунду Лиз и Поль изумленно смотрели на то место, где она стояла. Мари на кухне больше не было. Неожиданно Поль звонко хлопнул себя по лбу.
— Matrem tuam, Лиз. Пацаны-то остались!
Он влил в себя джин, который был в бокале. Одновременно с ним выпила и Лиз. А из спальни раздался громкий детский плач.
— Клод! — с гордостью провозгласил Серж-младший и радостно оставил отпечаток кофейной пятерни на белой футболке Лиз.
Нет, Полин никогда не верила, что судьба ее — чистить проклятые сковородки старой Барбары. Напротив, она была уверена, что судьба ее совсем в ином. Когда ее, младенцем, подбросили в Трезмонский замок, а подобрала и воспитала кухарка, вот тогда и свершилась ужаснейшая ошибка, какая могла свершиться. Ведь ясно же, отчего подбросили ее именно к королю! Ведь не иначе она — его дочь, плод любви, прижитая от простолюдинки, но все же настоящая принцесса. И могла бы носить дорогие платья и украшения, как у самой королевы. Но воспитала ее кухарка! Никому даже в голову не пришло отдать ее настоящему отцу! А ведь старик мог бы и дольше пожить, коли б она, принцесса Полин, окружила его любовью и дочерней заботой.
Так думала девица, натирая сковородку, и, вздыхая, косилась на заезжего рыцаря из числа мятежников — больно хорошенький был рыцарь. И совсем-совсем юный. Была бы она принцессой…
— А объявил бы ты меня дамой сердца, мессир Антуан, коли б я была благородная? — спросила Полин, подмигнув юнцу. — Всякому рыцарю дама сердца полагается.
— Да какая ж из тебя дама сердца, милая? — засмеялся юный нахал. — Ты для других потребностей хороша. А сердце я берегу.
— Трусы вы все, за сердца свои боитесь! Вот возьму и перестану тебя в постель свою пускать — будешь знать. Поди, сердце сразу зайдется!
— Ты-то? Да, чтобы в твоей постели перестали бывать, тебе вовсе исчезнуть надо! — засмеялся он. — И то, на твое ложе тут же придет другая служанка. Помоложе да покрасивее.
— Ну и пусть придет! — обиженно воскликнула Полин. — А я исчезну! Лишь бы не видеть твоей окаянной рожи!
Всхлипнула и обнаружила себя в удивительном месте. Шумном, трещащем, жужжащем. Жарком. Где сновали люди в белых одеждах и диковинных колпаках. И пахло чем-то, чему названия Полин не знала.
— Где эта чертова сковородка? — кричал самый толстый и старый господин в самом большом колпаке. — Где эта чертова блинная сковородка! Банкет! Завтра! Ни хрена не готово!
Полин посмотрела на сковороду в своих руках, подбежала к незнакомцу, который, конечно, был здесь еще и самым важным, и почтительно сказала:
— Возьмите эту, мессир. Все утро чистила!
XXXIII
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора
Он сидел, привалившись спиной к одному из каменных зубцов башни. Холода не чувствовал. Он больше никогда не станет чувствовать ни холода, ни теплоты. Измучил себя. Катрин победила. Она заставила его сломаться. Но, Господи, он никогда, никогда не покажет ей того, что сломан. Что внутри у него переломаны кости, разорваны вены, перемешано все в сплошное кровавое месиво. И это он, он сам сделал с собой. Потому что она победила.
Якул откинул голову назад и тихо рассмеялся. Смех прервался стоном, вырвавшимся, наконец, из его груди, в которой не было места ничему живому. В которой тоже было месиво. Сглотнул.
Она предала его. Она лгала ему. Она не любила его.
Жалкий глупец… Несчастный мечтатель!
До рассвета оставалось все меньше времени…
Он медленно потянулся к шее, провел пальцами у кадыка. Снова сглотнул. Завтра будет наброшена петля. Стянет ее шею. И красные кольца перед глазами застят ей целый мир.
— Все, — выдохнул разбойник. — Все…
— Нет, не все! — донеслось до него.
И женщина в белоснежных одеждах замерла на другом конце площадки. Рыжие ее волосы золотились в свете луны. И он точно знал, какого цвета ее глаза.
— Убирайся, я не звал тебя, — проговорил Якул.
— Нет. Ты зовешь меня каждое мгновение. Ты не можешь без меня. Не умеешь.
Она мелькнула серебристым лучом и оказалась чуть ближе.
— Ты отравлен мной. Потому что я — яд, текущий в твоих венах вместо крови.
— Не приближайся, — выдохнул Якул.
— Боишься меня? — ее лица он не видел, но знал, отчего-то знал, что она улыбается.
Якул следил за ней пристально, сосредоточенно, так, что болели глаза. Он чувствовал, как злая улыбка заставляет растягиваться его губы по зубам.
— Я освобожу тебя, — выдохнул разбойник. — Завтра ты уйдешь. И никогда больше не приблизишься к башне.
— И ты позволишь мне? — теперь уже смеялась она.
— Позволю. Да, позволю! Я не желаю видеть тебя, пусть и болтающейся на суку.
