— Хочу, — проговорила она. Быть может, ей удастся понять, что в этом мире так держит его. И что оказалось сильнее их общего мира.
Он легко коснулся губами ее виска, снова вдохнув запах тонкой и бледной кожи. И подумал, что так бы и замер на всю жизнь, чтобы дышать ею.
После он стоял на вершине башни, опираясь руками на зубцы смотровой площадки, и смотрел, как лучи закатного солнца теряются в червонном золоте ее волос. Господи! Как он любил эти волосы! Если можно было стать счастливым, то только здесь и сейчас. Будет ли счастье потом? Нет, не будет. Есть одно мгновение, когда ее зеленый взгляд останавливается на нем. И в этом взгляде отражается их первый закат.
Катрин мечтательно смотрела вокруг себя. Дух захватывало от красоты, открывающейся с башни. Потом глянула вниз и подумала, что все, оставшееся там, не имеет значения. Оно так далеко, что даже не видно в сгущающихся сумерках и опускающемся с вершин тумане.
Маркиза придвинулась ближе к мужу, положила свою руку на его и негромко сказала:
— Здесь чудесно. Но тебе никогда не хотелось увидеть что-то другое? Есть места, где еще красивее.
— Здесь чудесно. И больше у меня нет ничего. Это все, что я могу дать.
— А я? У тебя есть я… — прошептала Катрин.
Он долго смотрел на нее, не зная, позабыв, как дышать. И, кажется, даже ветер смолк в ответ на ее слова.
— Да, — наконец, смог выдохнуть он, и сердце его вдруг забилось так часто, так отчаянно часто, но при этом боли уже больше не было. И с удивлением понял — в нем сейчас родилась надежда. Впервые за долгие месяцы. — Да, — засмеялся Якул, притягивая к себе Катрин, — ты у меня есть.
Она с улыбкой слушала его смех. А после обвила его шею руками, несколькими быстрыми поцелуями прикоснулась к его губам и, устроив голову у него на плече, спросила:
— А что еще прочитала Никталь на твоей ладони?
— Чтобы я опасался виселицы. Она может оборвать мою жизнь.
— Она глупая ведьма, Якул. Не верь ей, — буркнула Катрин, в попытке успокоить свое бестолковое сердце, замершее от его слов.
Как и в прошлый раз, губы его чуть дрогнули, будто бы возражая против того, чтобы она звала его этим именем. И точно так же, как в прошлый раз, расползлись в улыбку. Она права… Любовь не бывает бедой. Любовь — это воздух.
— Не буду верить, — ответил он и, подхватив ее на руки, закружил по площадке. Их причудливые тени в золотом свечении солнца, казалось, танцевали на этих камнях. Да, солнце играло на закате, превращая их в миражи. Потому что потом их не было. Потом были только губы, тихий смех, глаза в глаза и голоса, рассеивающиеся где-то в воздухе и не долетавшие до подножия Ястребиной горы. Они были. И их не было. Как не бывает имен у душ. И только души — единственное, что есть настоящего.
«Matrem tuam! Что-то здесь совсем благодать! Еще немного, и распустят пленников, и начнут с разбойниками возделывать земли вокруг башни! Нет, нет! Этого допустить нельзя. Иначе вся интрига к чертям!»
XXIX
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Трезмонский замок
Брат Ницетас стоял у зеркала, во все глаза глядя на собственное отражение. Теперь он казался себе особенно величественным. В праздничной сутане из сундука брата Паулюса его вид, и впрямь, был очень уж хорош. Да, брат Ницетас гордился собой. Ведь гордыня, хоть и грех, но весьма простительный в его случае — войдет его имя в историю! А там и до канонизации недолго! Сперва он венчал покойного короля с королевой Мари. Теперь возведет на трон графа Салета.
От собственной значимости он высоко держал голову. И все казалось ему, что от всей его фигуры словно бы исходит неясное, но такое прекрасное свечение. Господь милостив к нему! Брат Ницетас мысленно возвел благодарственную молитву и повернулся к сундуку — пора было разоблачиться и отправляться почивать. На утро была назначена коронация. Пока что тайная. Но вскоре весь Трезмон узнает имя своего нового правителя и его соратников.
— Ох, и хорош же ты, монах! — услышал он за спиной голос фрейхерра Кайзерлинга. — Тебе бы армиями с таким-то телом командовать, на коне сидеть!
— Моя стезя — служба Господу, любезный Кайзерлинг, — отозвался брат Ницетас, раскладывая сутану на сундуке, чтобы не измялась до утра. — Вот и завтра послужу во славу Его и нашего отважного графа!
Фрейхерр Кайзерлинг прошел в комнату, которую прежде занимал брат Паулюс, и в которой устроился брат Ницетас. Внимательно оглядел мышцы на руках святого брата и скользнул глазами по его широкой груди.
— Объединил нас граф Салет, ничего не скажешь! Истинной дружбой наградил. Не желаешь ли выпить за эту радость.
Германец извлек из-под одежды флягу доброго вина.
— Отчего бы и не выпить, любезный Кайзерлинг? Пожалуй!
Как был, не одеваясь, прошел монах к столу и подал фрейхерру чаши. Тот наполнил их красным ароматным вином и поднял свою.
— За добрую мужскую дружбу! — объявил Кайзерлинг и подмигнул святому брату.
К утру у святого брата святости поубавилось. Чего не сделаешь ради доброй мужской дружбы с милейшим душкой-Кайзерлингом? Особо после того, как с женщинами, прямо скажем, не слишком ладилось.
XXX
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора
До самого горизонта небо было покрыто тяжелыми грозными тучами. Сыпались злые льдинки, больно бьющие в лицо. От сильного ветра гнулись ветви дерева, на котором вновь болталась пустующая петля. Маркиза ясно слышала, как скрипит она, раскачиваясь из стороны в сторону. Вот на помост вывели рыцаря, того самого, который всегда стоял рядом с Сержем. Теперь рядом с ним у стены башни, кутаясь в плащ, стояла Катрин. Ветер развевал ее непокрытые волосы, сплетая с волосами мужа.
И снова не успела маркиза разглядеть лица рыцаря — так быстро набросили ему мешок на голову. Серж махнул рукой, разбойники перерубили опоры помоста. И в тот же миг весь небосвод залился алым. А Серж обернулся белоснежным якулом, хлопнул крыльями и взмыл стрелой в кровавое небо. Откуда-то сверху раздался голос Никталь: «Опасайся виселицы, она оборвет твою жизнь».
Катрин спрятала лицо в ладони, почувствовала, как затекла рука, и открыла глаза. Комната в башне, чернота безлунной ночи, одинокая свеча и Серж, так привычно спящий у нее на плече.
«Опасайся виселицы…» — по-прежнему звучало у нее в ушах. Катрин внимательно вглядывалась в родные черты и не видела в них сейчас ничего разбойничьего. И не было полсотни головорезов, гуляющих где-то внизу. Не было висельников, появляющихся каждое утро под деревом. Не было рыцаря…
Рыцарь! Катрин осторожно, стараясь не разбудить мужа, выбралась из постели и на цыпочках засуетилась по комнате. Быстро оделась, пошарив по одежде Сержа, нашла связку ключей и выскользнула за дверь. Она выпустит рыцаря, томящегося в темнице. Тот спасет своих стражей. И тогда Якулу больше не придется их вешать. Эти люди не будут на его совести.
