— Здесь мое место, не так ли?
Он побледнел. Сжал кулаки. Потом разжал их. Медленно приблизился к маркизе и надменно проговорил:
— Я уже говорил вам — вы свободны. И вольны поступать по своему разумению. Но Боже вас упаси от того, чтобы соваться в мою душу. Испачкаетесь.
— С чего бы? Я уморила двух мужей. И чувствую себя прекрасно.
Он ничего не ответил на ее слова. Смерил ее, такую прекрасную, трогательную и воинственную одновременно, усталым взглядом и пошел прочь, как и она минуту назад, отбрасывая ногами в стороны все, что было опрокинуто на пол накануне. Дойдя до порога, Якул обернулся и бесстрастно сообщил:
— На закате я отправлю вас с провожатым в Трезмонский замок. Сами понимаете, среди бела дня моим людям путешествовать опасно.
И после этого вышел, громко хлопнул дверью, отделив, таким образом, себя от нее. И вместе с тем, та самая душа, в которую он велел ей не заглядывать, кровоточила.
— Коль я свободна, то не стану ждать вечера! Прямо сейчас и уйду! — зло крикнула Катрин ему вслед и, вскочив, стала быстро одеваться.
XXIV
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора
Мишель равнодушно слушал лязг запираемой за ним решетки. И вновь он остался один на один с темнотой. Правильно ли он поступал? Де Брильи был славным воином, но его жизненный путь вышел долгим. Молодой де Вержи еще мог совершить не один подвиг и покрыть себя славой, как и его отец, верой и правдой служивший Александру де Наве. Стоит ли его королевство жизней людей, которые были ему близки? Ради Катрин де Конфьян он принял вызов графа Салета. Не задумываясь, что станет с королевством. А теперь он жертвует своими воинами в угоду Петрунелю Форжерону. Проклятый мэтр!
Его Величество прикрыл глаза. Все было белым, как борода старца. Ни единое пятнышко не нарушало слепящую белизну. И не было больше ничего. Ни дерева с петлей, ни висельника.
— У меня один путь, — прошептал он.
Сев в углу на тонкий тюфяк, Мишель опустил лицо в ладони и замер. Неожиданно на голову ему с потолка свалилось что-то мелкое и холодное и завозилось в волосах. Раздвинуло челку короля и заглянуло в лицо.
Мишель протянул руку, взял ящерицу, правый глаз которой неестественно подергивался, и посадил ее на край своего плаща.
— Зачем на этот раз пожаловали, магистр? — устало спросил Его Величество.
— Я все видел! — противным голосом заверещал Великий магистр Маглор Форжерон. — Ты понимаешь, что тебя тоже повесят? Понимаешь или нет? Кому я передам титул? О чем ты здесь думаешь? Stultus stultorum rex!
— О Мари и сыне…
— О Мари и сыне? — магистр открыл пасть. — То есть, глядя, как вешают твоих подданных, ты думаешь о Мари?
— Я думаю, это хорошо, что они сейчас не здесь. Мари будет проще устроиться в привычном ей мире. Потому что, когда меня не станет, здесь наверняка найдется тот, кто захочет сделаться ее опекуном и начнет принуждать ее к монастырю или неугодному браку.
— Podex perfectus es! — завопила ящерица. — Filius tu canis et cameli! Asinus Stultissimus! Canis matrem tuam subagiget! Faciem durum cacantis habes! Morologus es! Mihi irruma et te pedicabo!
Еще долго она бегала кругами по плащу короля и изрыгала проклятия.
— Магистр, успокойтесь! У вас закружится голова и вас стошнит на мои одежды.
— Успокоиться? — Маглор Форжерон на минуту замер. — Успокоиться, говоришь? Мари и Мишель — там! Тебя здесь казнят! Ожерелье неизвестно где! Санграль я перетащить не могу, он мне не подчиняется! Салет решил короновать себя! А ты сидишь здесь и беспокоишься о чистоте своего плаща?
— Пока еще есть время, попробуйте все же найти ожерелье, — Мишель почесал ящерицу по голове.
— Я пытаюсь! Я постоянно пытаюсь! Мне мешает рыжий мальчик, который бегает по башне. Он постоянно что-то думает и сбивает меня!
Ящерица залезла на колени к королю и грустно устроила голову у него на ладони, жалобно заглядывая в глаза:
— Я не справлюсь один! Я стар! И у меня атеросклероз. В моем возрасте внуков нянчить, а я вместо этого пытаюсь вытащить тебя из петли!
— Vae! Какой еще мальчик! Вы совсем с ума спятили!
Ящерица надула щеки и показала королю язык.
— Атеросклероз и маразм — разные вещи, король. Мальчик! Рыжий! Бегает все время то ли за маркизом, то ли от маркиза. Я не разобрался.
— А по-моему, все-таки маразм! Расколдоваться вы не можете, разобраться, кто в какую сторону бегает, — тоже. Ожерелье перенесли сюда и теперь даже не знаете, где оно находится, — Мишель вздохнул. — Магистр! Отправляйтесь к Мари. Здесь от вас проку мало. А там хотя бы повеселите принца.
— У меня встречное предложение, Ваше Величество! Давай я лучше сюда перенесу королеву. Мари — девочка смышленая. Найдет твое ожерелье. Ну, или в Трезмонский замок сбегает за Сангралем.
— Идите к дьяволу, магистр! — рявкнул Его Величество.
Ящерица вцепилась лапками в его плащ и стала карабкаться на плечо. Выходило скверно. Она скатывалась по ткани вниз, пыхтела, но ничего у нее не получалось. В конце концов, она стукнула хвостиком по колену короля и воскликнула:
— Как же ты не понимаешь, Мишель, что помочь больше некому?! Если Мари не поможет, ты умрешь! И это убьет ее!
Король, схватив ящерицу за хвост, отодрал ее от своего плаща и, глядя в ее по-прежнему дергающийся глаз, проворчал:
— Только посмейте!
В следующее мгновение в его пальцах трепыхался один только хвост.
Ящерица в ужасе привстала на задние лапы, потом посмотрела на свой зад и упала навзничь. Это был самый настоящий обморок.
XXV
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Трезмонский замок
Промаявшись ночь животом, к утру граф Салет был недоволен. Кишки выворачивало так, что хоть на стену лезь. Пожалуй, сравниться это могло только с пытками в плену у сельджукских турок. Славный был плен! Чуть кожу с него в те времена не сняли. Промаявшись две недели на одной воде, едва живой, он был чудом спасен отрядом Рено де Шатильона. На нем тогда несколько месяцев все заживало.
— Ваша Светлость, — услышал он вдруг и неохотно поднял голову с подушки, — Ваша Светлость, завтрак готов.
— К черту завтрак! — рявкнул граф Салет и снова уронил голову на подушку. — Точно преставлюсь с вашей чертовой трезмонской стряпней! Кто ужин готовил?
— Кухарка наша, старая Барбара.
— Четвертовать!
Спустя час, когда до кухни дошли вести о том, что Барбару-кухарку, жену мясника, велено казнить, там уже толпились наивернейшие подданные короля Мишеля, не желавшие отдавать милую их сердцу старуху.
