— И вот, что скажу я вам, дорогие мессиры! — воскликнул фрейхерр Кайзерлинг, сидевший по левую руку графа Салета за длинным дубовым столом в огромном зале для трапез, где собрались первые из мятежников и приближенные короля. — Мы оттого теперь здесь, что главное в нас — отношение к доброй мужской дружбе! Где бы я был, коли б не дружба дражайшего Фридриха Гогенштауфена из Вестфалии? Он отправил меня посланцем год назад в Трезмон. И с той самой поры не могу я добраться до дома — в дружбу должен я оставаться здесь, поскольку наилучшее, что можно по дружбе сделать моему благодетелю, это устроить добрососедские отношения с правителем Трезмона! Беда в том, мессиры, что правитель Трезмона дружбы водить с нами не пожелал! Зато граф Салет оказался самым что ни на есть дружественным человеком всех провинций. Не оттого ли он объединил нас, славные мессиры? Не потому ли стали мы под его знамена? Что ни говорите, а я, фрейхерр Кайзерлинг из Вестфалии, не имел другого пути, как помочь ему! И во благо своего правителя. И во благо Трезмона. И во благо родной Вестфалии! Мы пришли предложить дружбу и вам. Все мы приняли посвящение боем. Так пусть же это будет посвящением в добрую, крепкую, нерушимую мужскую дружбу, мессиры!
Рыцари молчали в ответ, лишь мрачно переглядываясь. Приехавшие в замок чужаки, принесшие известия о гибели Его Величества, сперва заставили их растеряться. Теперь же, когда они по милости и глупости вассалов короля оказались в замке, выкурить их отсюда представлялось сложной задачей.
— Граф! — пробасил один из советников Его Величества. — На рассвете мы выдвинемся на поиски останков нашего сюзерена. Нам нужен будет провожатый из числа ваших людей, чтобы указать место побоища.
Салет оторвался от жареного окорока, который до этого с удовольствием поглощал, и сказал:
— Вы возьмете моих людей, сколько будет нужно, но короля вы от прочих не отличите — тела обгорели до неузнаваемости. Конечно, их нужно похоронить, как подобает, со всеми почестями. Но в королевский склеп кого укладывать непонятно.
— Короля! — громыхнул советник. — Я знаю его с детства. Вы полагаете, я не узнал бы его?
Граф широко улыбнулся в ответ на его слова и ответил:
— Как вам будет угодно, мессир. Все, что я могу, я сделаю для Трезмона.
По правую его руку чуть закашлялся брат Ницетас:
— Коли Господу будет угодно, чтобы тело Его Величества покоилось в его земле, то кто мы такие, чтобы не помочь исполняющим Его волю? Мессиры, мы не варвары. Мы пришли помочь королевству.
— И подружиться с теми, кто остался милостью проклятой ведьмы без своего короля! — добавил фрейхерр Кайзерлинг, нисколько не обратив внимания на то, как скрипнули зубы советника. — Потому что нет ничего лучше доброй мужской дружбы, мессиры! Вот уж что я буду всегда теперь вспоминать, так это медовый напиток в вашем королевстве! Славно его у вас готовят, ох славно!
К ночи доблестное рыцарство бывших мятежников стало маяться животами. Да так маяться, что и к утру не уснули. Не видали прежде стены Фенеллы столько голых задов одновременно.
И только старая Барбара, сидя на своей кухне да начищая до блеска сковородку, тихонько ворчала любезному своему супругу, мяснику Шарлю:
— Видит Бог, добрый мой муж, не было иного у меня пути. Чтоб у них кишки повылезали, у паскудников! Вот вернется славный наш король да и спросит: «Что ты сделала, Барбара, чтобы изгнать этих разбойников из Трезмона?» И что я ему бы сказала? Стыдиться трусости в моем возрасте не пристало. Уж лучше сделать да жалеть, чем жалеть о несделанном! Верно тебе говорю! Завтра к утру еще им меду добавлю. Пусть хоть запьются! Неделя такой жизни — уедут сами!
— Или два дня, и поймут, что к чему. Тут-то тебя и казнят за твои проделки, — хмуро ответил ей Шарль. А в ответ на ее слезы, утешил ее старым, как мир, способом — в излюбленной их кладовой.
«Ну ничего, ничего! Отойдут рыцари! Королевству и так конец! А через день-два казнят нашего милого кузена, и точно никто ничего не вернет! Всего-то и нужно — набраться терпения!»
XXIII
Февраль 1188 года по трезмонскому летоисчислению, Ястребиная гора
Ветер трепал его волосы, а он все не мог оторвать глаз от горизонта, где вновь разливался кровавый рассвет. Здесь, на Ястребиной горе, рассветы казались ярче, чем где бы то ни было на земле. А впрочем, что на этой земле он видел, кроме своей Ястребиной горы?
Он проснулся оттого, что очень остро почувствовал ее дыхание на своей щеке. Они так и заснули — сплетясь телами. Странно… так странно… Он любил ее. Он понял это в то мгновение, когда увидел ее в конюшне в первый же вечер. Между ними было нечто, что нельзя разорвать. И она тоже любила его — невозможно было поверить, что это что-то иное, не любовь. Но при этом в ее сердце он слился с образом покойного мужа… Да, люди сумасшедшие! Все до единого! Люди ищут любовь там, где может быть только отчаяние и смерть. Да, они готовы стать уязвимыми ради единственного мгновения счастья. И все равно, что боль после будет еще страшнее. Все равно…
Он очень долго смотрел на нее в полумраке. И знал, что им отведены крохи… И она всегда будет звать его чужим именем. А он всегда будет желать, чтобы любила она его. Его, а не того, который умер. И всегда будет смиряться с той ее любовью, которая оказалась сильнее смерти. Господи… чьей смерти? Сержа де Конфьяна или его собственной? Может быть, это знамение? Предвестник? Что ж… Наверное, это было бы освобождением… И единственное, с чем ему страшно расстаться — так это с ней.
Он выбрался из-под шкуры, боясь разбудить маркизу. Оделся в полутьме и, бросив последний взгляд на Катрин, вышел из комнаты. Поднялся по винтовой лестнице и выбрался на крышу башни, где была смотровая площадка — его собственное гнездо якула.
— Все готово, — услышал он голос Шаню.
— Никталь уже пришла?
— Где ж ей быть? Прибежала. Она для тебя что угодно сделает, Якул.
Он пожал плечами. Те самые первые дни, когда он вынырнул из пропасти, определили все. Никталь спасла его, дала ему новую жизнь. Если бы у него была мать — и та не сделала бы столько. Но, Господи… Иногда он ненавидел Никталь за собственное спасение. Потому что жизнь его была пыткой. Он делал то, чего не хотел, жил с людьми, которые были ему чужими, и вырваться из этого ада не мог. Что-то держало. Будто здесь эту гору обнесли стеной, которую видел только он один. И только его одного она не пускала.
— Хорошо, — произнес Якул. — Тогда начинайте. Я скоро приду. Вино для висельника приготовили?
— Да он уже на ногах не стоит, — рассмеялся Шаню.
— Вот и славно. Пропадать не так страшно, — разбойник улыбнулся и подмигнул цыгану.
А после проследовал к люку вниз и спустился, считая ступени в подземелье. К упрямому рыцарю, который стал его собственным испытанием.
Шаги в коридоре и приближающийся свет означали для Мишеля наступление утра. И значит, пришло время новой казни. Этой ночью король заставил себя заснуть, изгнав всех призраков из мыслей. Он знал, что с каждым днем этих призраков будет становиться все больше. Но так и не придумал, как это изменить.
