— Вы еще можете спасти его, — обратился разбойник к королю. — Скажите ваше имя, мессир, и я пощажу вашего слугу.
Его Величество тяжело вздохнул. Жаль было старого верного воина. Но целое королевство дороже нескольких жизней.
— Вы знаете мое имя, мессир, — упрямо сказал Мишель.
— Неужели вы полагаете, что, ежели бы я знал ваше имя, я допустил бы до этого? — Якул кивнул на помост, где на голову старика уже надевали мешок.
— Почем мне знать, что вы теперь можете допустить. Вряд ли в вашей башне почитаются совесть и благородство.
Якул только усмехнулся. В его башне совесть и благородство, и впрямь, не в чести. Тут упрямый рыцарь оказался прав.
Петля была наброшена на шею старика. Собравшиеся на казнь глядели на это действо равнодушно, без большого интереса. Будто видели такое каждый день. А Якул вдруг оглянулся на окна башни, словно бы чувствовал на себе чей-то пристальный взгляд. Не в силах избавиться от этого навязчивого ощущения, он жестом велел обрушить бревна помоста. Двое разбойников по обе стороны от виселицы, ударами топора разрубили веревки, сдерживавшие опоры, и конструкция обвалилась, оставив тело несчастного висеть в петле. Старик дернулся несколько раз, да и вытянулся — ему повезло, шейные позвонки хрустнули раньше, чем если бы он умер от удушья.
На щеках Мишеля ходили желваки. Он долго смотрел на раскачивающееся тело де Брильи, сдерживая себя от необдуманных поступков. Наконец, он повернулся к маркизу и глухо сказал:
— Ваш балаган окончен?
— Окончен, — холодно бросил Якул. — Но продолжение мы увидим завтра. К концу недели здесь будут висеть семь мертвецов. Ваше имя, мессир!
— Идите к дьяволу, маркиз, — равнодушно ответил Его Величество, вошел обратно в башню и стал медленно спускаться по ступеням.
— Шаню, — Якул посмотрел на цыгана. — Живо за ним. И запри его.
Цыган только кивнул и бросился следом.
Разбойники разбрелись по горе. Кто-то ушел в лес. Кто-то решил наведаться в деревню.
Якул же стоял и смотрел на раскачивающееся от ветра тело. Это хорошо, что голова старика в мешке. Едва он вообразил себе лицо висельника, его начало тошнить. Впервые в жизни по его приказу казнили человека. В бою — другое. В бою — дело смелости и умения.
Они остались один на один. Якул и его жертва. Почему-то взгляд разбойника никак не мог оторваться от босых ног старика. Ноги были покрыты синими венами и мозолями. Совсем не благородные ноги. Самые обыкновенные ноги. Чуть колесоватые — оттого, что жизнь старик провел в седле. И Якула выворачивало наизнанку от одной мысли о том, что это только начало его пути. Его пути к такой же виселице. Что ж, виселицу он заслужил этим утром.
Медленно, как во сне, побрел он в башню. Поднялся по винтовой лестнице наверх, прошел коридором и толкнул дверь в собственные покои. Он снова не помнил себя. Он снова уперся в стену. Голова разламывалась. Во рту была горечь. В нос словно бил запах мертвечины, хотя он в жизни не слышал такого запаха. Но самое страшное, самое отвратительное — тошнота, переворачивающая внутренности. Все, чего он хотел, напиться до смерти, чтобы забыть обо всем.
В вечном полумраке комнаты он прошел к одному из сундуков, на котором стоял кувшин с вином, схватил его и стал жадно пить, не чувствуя вкуса.
— Вам не поможет вино, сколько бы вы его ни выпили, — раздался насмешливый голос.
Он вздрогнул, расплескав вино по одежде. То, словно кровь, окрасило светлую ткань. Якул резко обернулся и вгляделся в глубину комнаты.
— Cana! — выдохнул он и вдруг размахнулся и швырнул кувшин в противоположную от нее стену. С грохотом тот разлетелся в осколки, и теперь уже кровавый цвет побежал по камням.
— Вы быстро вернулись. А говорили, что у вас много дел.
Катрин по-прежнему стояла у окна. Она не могла оторвать взгляда от происходившего внизу. Она видела, как седой старик в одной камизе поднялся на помост, как ему набросили на шею петлю, как перерубили веревки на помосте, и жизнь, которая могла продолжаться, оборвалась по приказу человека, еще около полугода назад бывшего ее мужем. Добрым, нежным, ласковым. Любящим ее и их детей. Катрин нашла глазами в толпе Сержа. И сердце больно кольнуло, когда он бросил на окно быстрый недобрый взгляд, словно пронзивший ее насквозь. Рядом с Сержем маркиза заметила богато одетого рыцаря. Хорошенько разглядеть его ей не удалось, он стоял в тени, и лицо его было обращено на помост. А когда все закончилось, он отвернулся и вошел в башню. Катрин показалось, что все было затеяно ради этого рыцаря. И ей вдруг отчаянно захотелось ему помочь…
— Неужели надоело вешать людей? — так же насмешливо спросила Катрин.
— Почему вы не надели другое платье? — угрюмо поинтересовался он. — Вам нравится доводить меня до бешенства этим одеянием, какое и распутная девка не стала бы носить? Да еще и разорванное грязными руками разбойника и убийцы, чудом не сотворившего над вами насилие?
— А чем оно хуже платья, которое носила покойница, и что было отдано лагерной распутной девке, после чего отобрано по вашей прихоти? — рассмеялась маркиза.
— Замолчите! — закричал он, сжимая кулаки. Смертельно бледный, он приблизился к ней и прошептал, глядя ей в лицо: — Вы себе даже не представляете, как сложно мне удержаться от того, чтобы сорвать с вас эту тряпку. Потому что я ничем не лучше… того, на конюшне… Потому что я тоже насильник и убийца.
Катрин смотрела в его глаза, пытаясь разглядеть в них хоть что-то, добавившее бы ей уверенности, что этот человек — ее муж. Но не увидела в них ничего, кроме пустоты.
— Вы выбрали этот путь, путь насилия и убийств. И никакое платье не сможет вас остановить, как, вероятно, не останавливало и до сегодняшнего дня, — равнодушно, без тени улыбки сказала маркиза.
Якул сделал отрывистый судорожный вдох, втянув носом ее запах. А потом тихо сказал:
— Ты права, женщина. Если я захочу, я возьму.
Резко притянул ее к себе и рванул ткань платья ровно в том месте, где надорвал его Мусташ. Ткань затрещала и поддалась, обнажив тело маркизы от плеча и до самого пояса. Только грудь ее скрывал странный клочок кружева, каких он никогда прежде не видел. А на белоснежной шее, равной по красоте которой не было, оставалось золотое ожерелье в виде змеи.
Катрин безвольно обмякла в его руках и, глядя куда-то мимо разбойника, сказала:
— Так берите — и оставьте меня.
Он только мотнул головой. Снова горечь заполнила все его существо. Снова дрожь внутри превращалась в отвращение к себе. Эта неистовая боль, которую он впускал в душу, только она заставляла его продолжать чувствовать в себе человеческое. Он протянул ладонь и провел пальцами по ее шее, скользнул ладонью к ее затылку, скрытому огненными волосами. Наткнулся на крючок ожерелья. Да, да… он еще и грабитель, вор… Как просто… Нажал на механизм, и змея соскользнула с ее шеи, оказавшись в его руках.
