— Дай подышать ему еще несколько минут, — ответил он.
«И дай подышать мне».
Потом он спустился внутрь башни. Медленно брел винтовой лестницей до своих покоев. Откуда-то снизу доносились негромкие разговоры, но он совсем не желал слушать этих голосов. Голоса не позволили бы ему сохранить главное, что он пытался — самого себя.
Он толкнул дверь и вошел, давая глазам привыкнуть к извечному полумраку этой комнаты. Он снова становился Якулом. Даже не желая того.
Катрин, завернувшись в шкуру, стояла у окна и смотрела, как у раскидистого дерева суетились несколько разбойников, устраивая виселицу. Когда скрипнула дверь, она лишь сильнее запахнула на себе мех и продолжала неотрывно смотреть во двор, где людей становилось все больше.
— Вы встали… — тихо сказал Якул. Эту ночь он провел на полу на другом конце комнаты, пытаясь заглушить в себе мысль, что она в его власти, а он сам — всего лишь презренный разбойник, который грабит, убивает и насилует. Эта мысль рисовала перед глазами странные картины, которые он мог бы оживить, если бы в нем не кипело отвращение к себе самому.
— Как вы спали? — зачем-то спросил он.
Маркиза, не поворачиваясь, пожала плечами. Стоило ли рассказывать ему, что она совсем не спала. Как почти не спала с того проклятого дня, когда прочитала письмо управляющего о гибели мужа.
— Вас не интересует, как спал тот, для кого приготовлено это? — она кивнула на виселицу.
— Не интересует, — легко бросил он, проходя вглубь комнаты и приближаясь к ней. — Если бы я об этом задумывался, скверный из меня вышел бы разбойник, не находите?
— У вас все выходит скверно, — пробормотала Катрин и судорожно вздохнула, мучительно чувствуя, как он подходит к ней все ближе.
А он на мгновение замер. Сердце пропустило удар. «У вас все выходит скверно». Ее слова отозвались в нем какой-то силой, неподвластной разуму, опалили запахом прелой листвы, отозвались печальной мелодией в сердце. «У вас все выходит скверно!» Он дернулся к маркизе, но словно столкнулся со стеной, не дающей прорваться сквозь нее.
— Уж как умею, — проговорил Якул пересохшими губами. — Вы замерзли?
Катрин, наконец, обернулась к нему.
— Нет, с чего вы взяли? Отчего мне должно быть холодно? — удивленно спросила она.
Он улыбнулся и молча кивнул на шкуру, в которую она куталась. Потом прошел к одному из сундуков и вынул оттуда черный плащ, отделанный серебристым мехом, причудливо расшитый серебряной же нитью и застегивающийся изумительной красоты брошью, изображающей птицу. Плащ он раскинул на том же кресле, где лежало зеленое платье, принесенное накануне Никталь.
— Я велю подать сюда завтрак. Мешать вам не буду. У меня довольно дел на сегодня. Выходить вам без меня нельзя, если хотите уцелеть.
— Значит ли это, что я не пленница. И если мне все равно, уцелею я или нет, то я могу выйти? — поинтересовалась маркиза.
Якул раздраженно нахмурился. Все-таки она тревожила его. Тревожила, выводила из себя и вызывала желание покрыть поцелуями это упрямое, капризное и совершенное в своей красоте лицо.
— Мне не все равно, уцелеете вы или нет, — процедил он сквозь зубы. — Впрочем, дело ваше. Дверь открыта.
Якул посмотрел за ее спину, туда, где в окне виднелось дерево, на которое уже приспособили петлю и под которой построили помост. Устало поморщился и добавил:
— Мне пора идти. Когда я вернусь, мы обсудим, что делать с вами дальше.
Катрин скривила губы и снова отвернулась к окну.
— Поторопитесь, а то вдруг начнут без вас. Вы, вероятно, опечалитесь, — бросила она презрительно.
Он не ответил. Он только склонился, как то подобает знатному господину, перед прекрасной дамой. И вышел прочь из комнаты, оставив дверь незапертой.
Будто подталкиваемый в спину, он спускался в темницу, находившуюся в подземелье башни. Туда, где томился упрямый рыцарь, так и не раскрывший своего имени. Этот чертов спектакль с повешением одного из стражей будет на его совести. Но и вечным камнем на душе Якула. Сколько их было, таких камней? Кажется, с того мгновения, как он распахнул глаза и увидел лицо ведьмы Никталь, не помня самого себя, в его душе из таких камней можно бы было построить целый замок. А ведь это всего только несколько месяцев жизни, которой он не помнил, которой не было.
Сняв со стены факел, Якул вошел в подземелье, проскрежетал замком и оказался перед безымянным рыцарем.
Мишель зажмурился от яркого света, каким показался огонь факела в его темнице. Он давно уж не спал, скорее чувствуя рассвет, чем зная, что тот наступил. Да и ночью сон его не был крепким, перемежаясь с тяжелыми мыслями, что где-то здесь может быть Мари. Он приходил в ужас, представляя себе, чем это ей грозит. Чертов Маглор Форжерон! Среди таких размышлений не нашлось места тому, что сейчас он станет свидетелем казни одного из своих рыцарей. Такова судьба воина — погибнуть за своего короля в минуту опасности. Многие из его стражей погибли вчера. Остальные погибнут в течение недели. Потом настанет его очередь…
Его Величество поднял голову и посмотрел на маркиза.
— Мессир, я полагаю, вы готовы к представлению? — голос Якула звучал отстраненно, равнодушно и оттого зловеще.
— А если не готов, вы отмените казнь?
— Ни в коем случае. Мои люди ждут зрелищ. И потом… Так даже лучше. Мне вас связывать или обойдемся?
— Обойдемся, — коротко бросил Мишель. И не сдержавшись, спросил: — Маркиз, зачем вам это все?
Лицо Якула исказила улыбка, больше похожая на гримасу. Уродующая его черты. И делавшая его, в самом деле, похожим на змея, чье имя он носил. В который раз, будто заклинание, произнес он:
— Мое имя Якул. И я предводитель разбойников. Вы же свое имя так и не назвали. Потому вам придется любоваться на наше представление.
Он шагнул в сторону, пропуская к выходу рыцаря и вынимая из ножен кинжал.
— Вперед, — пригласил он небрежно.
— Уберите кинжал, маркиз. Я не сбегу. Во всяком случае, не сегодня, — усмехнулся король, поднимаясь по многочисленным ступеням, ведущим из подземелья.
Солнце заливало площадку перед башней.
Это был хороший день для казни. Во всяком случае, сам Якул хотел бы, чтобы, когда он попадет в лапы к стражам короля, его вздернули именно в яркий и солнечный день. Когда небо покажется бескрайним океаном, в котором нет места ни печали, ни горестям. В том, что именно такой финал однажды поджидает его, Якул не сомневался. В том была бы высшая справедливость.
Пленника вывели на поляну. Приговоренным к повешению в это утро был старый, но славный де Брильи, верой и правдой служивший еще королю Александру. Принять у него исповедь здесь было некому, потому он, поднимаясь на помост, сам беззвучно шептал слова молитвы. Руки его были развязаны. Но шел он, подгоняемый одним из разбойников, придерживавшим его за руку. Одежду с него сняли всю, кроме белой камизы. Босой и уставший, де Брильи, кажется, не видел ничего, кроме неба над виселицей. Якул невольно усмехнулся. Этот уходил легко. Но греха это не умаляло.
