Всем этим блаженством человечество будет обязано некоей Старшей Сестре – Революции, благодаря которой «люди будут прекрасны телом и чисты сердцем», а на земле установится атеистический рай. Представление о нем лучше всего сформулировано в восторженном восклицании: «Но как же всё это богато! Везде алюминий и алюминий!»
Будущего Чернышевский не угадал, а о человеческой природе и общественных законах имел примерно такое же представление, как об универсальности алюминия, но роль, которую он сыграл в эволюции русского протестного движения, была очень важной. Отныне оно делится на два враждующих лагеря. Когда читаешь статьи Чернышевского, возникает странное ощущение, что главным его оппонентом является не царизм, а либеральные «баре», и дело здесь не только в цензурных ограничениях. Для человека, свято верящего в Старшую Сестру, сторонники диалога с правительством опаснее любого жандарма, поскольку замедляют приход Революции и могут даже вовсе ее похоронить.
Либералы отвечали радикалам точно такой же неприязнью. Вспоминая начало шестидесятых, Б. Чичерин с негодованием пишет о революционерах: «Сверху на Россию сыпались неоценимые блага, занималась заря новой жизни, а внизу копошились уже расплодившиеся во тьме прошедшего царствования гады, готовые загубить великое историческое дело, заразить в самом корне едва пробивающиеся из земли свежие силы».
Среди передовых людей происходит решительное размежевание. Даже Герцен для Чернышевского оказывается нехорош, потому что не отвергает эволюционный путь. Специально съездив в Лондон встретиться с великим эмигрантом, Чернышевский разочарованно говорит: «Присмотришься – у него всё еще в нутре московский барин сидит!»
«Колокол», пытающийся не допустить раскола, утрачивает свою популярность в среде молодежи, всегда тяготеющей к радикализму. Поддержку либералов Герцен тоже утрачивает, когда во время польского кризиса выступает с «антирусскими» заявлениями в поддержку повстанцев. Лондонская газета сначала сокращает тираж, потом закрывается. Наступают новые времена, когда всем не до компромисса и не до консенсуса.
Передовые люди разных поколений. И. Сакуров
Про «эволюционистское» направление русской общественной жизни долго рассказывать незачем, ибо его – в том числе из-за непродуманной политики властей – вскоре совершенно затмит революционная «линия Чернышевского». Самым ярким демаршем либерального крыла были уже поминавшиеся петиции двух дворянских собраний, сначала тверского, а затем московского с просьбой о «созвании выборных людей Земли Русской». Справиться с этим верноподданническим бунтом было нетрудно. Главная деятельность смело мыслящих, но робко действующих либералов сосредоточилась на местном самоуправлении и цивилизаторстве. Это была работа очень важная, но рутинная и малозаметная.
Вниманием общества всецело завладели люди прямого действия – революционеры.
Как потушить пожар
Выход долгожданного манифеста об эмансипации вызвал у радикальных кругов разочарование своей продворянской направленностью. Вполне ожидаемо раздались голоса протеста, но в них зазвучала новая нота: прямого призыва к свержению строя. В столице повсюду были разбросаны «прокламации возмутительного содержания» – рамки легальной прессы для подобного рода агитации были непригодны.
В одной из самых первых листовок (она имела весьма характерное название «К молодому поколению») говорилось: «…Если для осуществления наших стремлений – для раздела земли между народом – пришлось бы вырезать сто тысяч помещиков, мы не испугались бы и этого. И это вовсе не так ужасно».
Правительству показалось, что назревает то самое, чего оно опасалось – мятеж, но не крестьянский и не дворянский, а молодежный, студенческий. К этому времени высшие учебные заведения действительно стали очагами политического возбуждения. Во-первых, потому что молодежь всегда склонна к радикализму и подвержена массовым увлечениям, а во-вторых, потому что университетские и институтские аудитории за годы обсуждения реформы превратились в дискуссионные площадки, где свободно высказывались самые смелые суждения.
Чрезвычайно обеспокоенная расцветом всякого рода собраний, кружков и митингов, власть совершила классическую ошибку: начала «не допущать». Новый министр просвещения адмирал (!) Путятин с военно-морской строгостью запретил любые студенческие организации, ввел обязательное посещение лекций, велел исключать учащихся за нарушения дисциплины. В ответ, конечно, начались демонстрации и манифестации. Полиция их разгоняла. В знак протеста студенты главного университета страны, санкт-петербургского, отказались посещать лекции. Волнения разворачивались все шире. В конце концов, указом императора университет временно закрыли. Почти половина студентов была исключена, многие арестованы и высланы под надзор полиции, авторов подрывных прокламаций выловили и отправили на каторгу.
Результатом репрессий было то, что с этого момента учащаяся молодежь идейно и эмоционально переходит в лагерь противников самодержавия. Неумными действиями правительство настроило против себя этот численно небольшой, но очень важный сегмент общества.
Революционные или во всяком случае оппозиционные взгляды утвердятся в университетской среде прочно, навсегда. Хуже того: возникает противостояние между «старой» и «молодой» Россией, причем первая отныне ассоциируется с установленным порядком, а вторая с его разрушением. Подобная интерпретация политической борьбы была весьма невыгодна для правящего режима.
Другим опасным следствием административных кар стала дальнейшая радикализация революционной риторики. Много шума в следующем, 1862 году наделала прокламация, которая называлась: «Молодая Россия». Там говорилось уже безо всяких «если», что России необходима «революция кровавая и неумолимая»: «Мы не страшимся ее, хотя и знаем, что прольется река крови, что погибнут, может быть, и невинные жертвы; мы предвидим всё это и всё-таки приветствуем ее наступление; мы готовы жертвовать лично своими головами, только пришла бы поскорее она, давно желанная!» Зажигательный текст был сочинен юным фантазером-студентом и никакой революционной организации не существовало, но как раз в это время в Петербурге начались страшные события, перебаламутившие весь город. За одну неделю в столице один за другим произошло несколько больших пожаров, причем в основном в бедных кварталах. Горели рынки, лавки, обывательские дома, дровяные склады.
В тогдашней общественной атмосфере подозреваемый мог быть только один – нигилисты. Кто на самом деле устраивал поджоги, в конце концов так и не выяснилось. Вероятно, действительно существовала некая экстремистская группа, надеявшаяся подобным образом вызвать народные волнения. В советские времена выдвигалась версия, что пожары были устроены самой полицией, нуждавшейся в поводе для разгрома революционного движения. Но в то время российская полиция до провокационной активности еще не дозрела (мы увидим, когда это произойдет), не нуждалась она и в дополнительных мотивах для арестов. В общем, это историческая загадка.
