— Но ведь это все — связующие звенья Тиуло... Гисте, верно? Ты обязан уничтожить их.
— Чтобы освободить призрака, главное — изменить связующее звено, которое его удерживает. Преобразовать. Кость — раздробить. Туфельку — сжечь.
— Ну и как же мы будем крошить и жечь все это?
Дро посмотрел на него в ответ. Он выглядел старше, чем выдавала каждая черта лица в отдельности, и обладал своеобразным очарованием, как тощий черный кот.
— Я не собираюсь ничего делать, Миаль. Не нужно. Тут и так почти все раскрошилось или окаменело, в общем, изменилось так или иначе. Этого достаточно. А тому, что еще не уничтожено временем, скоро придет срок. Еще пара снежных зим, еще одно жаркое лето — и тут не останется ни единого звена, за которое мог бы держаться общий призрак Тиулотефа.
— Минуточку!
Дро посмотрел на менестреля с преувеличенной любезностью.
— Я же был там, наверху, — сказал Миаль. — Он и не думает исчезать. Они там, наверху — сильные. Целый город, живущей своей жизнью, и люди его выглядят такими же живыми, как ты.
— Или как ты.
Миаль почувствовал себя не слишком уютно.
— Не хочешь объяснить?
— Ладно, объясню.
Дро говорил вдумчиво и последовательно, не сводя глаз с Миаля. Менестрель не удержался и стал прятать глаза. Их разница в возрасте была не больше пятнадцати лет, но ему порой казалось, что она размером в столетие. Словно застарелая боль, словно рана, которая не зажила и теперь уже не заживет никогда.
Тиулотеф явился Миалю таким целостным и мощным, потому что менестрель ждал, что так будет, и еще потому, что он был вне своей телесной оболочки. Улицы, толпы людей, шествие, обворованный Миалем человек, трактирщик, кровать — даже трое всадников и их кони в лесу — все было, как было. Но то, что менестрель и, если уж на то пошло, умершая Сидди принимали за явь, оказалось лишь тенью ее.
— Это предания и молва сильны, и становятся все сильнее, пока сам Гисте Мортуа превращается в прах. Те самые легенды, в которые поверила Синнабар после того, как ее муж стал баловаться магией, а потом сбежал к другой. Сплетни, которых тебе нарассказывали по всей округе. Да, призраки с каждым годом становятся все более непобедимыми — в легендах. А на самом деле лишь ветер гоняет несколько обрывков по лесам и холмам.
Затем Дро рассказал Миалю о Чернобурке, которая живет в лесу по соседству с Гисте.
— Она часто видит призраков Гисте. Они становятся все сильнее, обретая подобие плоти, и она уже ожидает, что они начнут являться днем.
Но это лишь потому, что она сама так думает. Или хочет, чтобы так было, и воображает это — насколько я знаю. Но она живет достаточно близко, чтобы стать легкой добычей, если призраки явятся к ней. Говорят, Тиулотеф похищает живых людей, высасывает из них жизненную силу, питается ею. И Синнабар опять же в это верила. И я сам, когда упорно учился, как освободить дух от телесной оболочки, чтобы невредимым войти в ворота призрачного города... Нет, они больше не могут причинить вреда живым. Единственная жертва, которой они могут завладеть — тот, кто вообще не годится в жертву, такой же, как они сами. Или почти такой же. Сидди или ты.
— Но... — протянул Миаль и осекся, вспомнив, как жители города то появлялись, то исчезали. Вспомнил, как они вели себя — бессмысленно, повторяя одно и то же. Даже трое задир в лесу, что вытащили его из озерца, появились словно из ниоткуда. А их мерзкие шуточки о противоестественном соитии смертного с неупокоенным, и то, как они накидывались то на Миаля, то на Сидди — словно две новые тени, лишь недавно лишившиеся тел из плоти, были по сравнению с призраками Тиулотефа столь настоящими, что всадники приняли их за живых людей...
— Но, — повторил Миаль, — выходит, тебе и не надо было сюда приходить?
— Когда я только ступил на этот путь, у меня были все основания верить в зловещий колдовской город призраков, который силен как никогда прежде. Потом добраться сюда стало моим внутренним стремлением. Это было место, куда я не мог не прийти. Но в последние дни пути я заподозрил, что именно будет ждать меня здесь.
— Что-то по тебе было незаметно.
— Знаю.
— Так как ты поступишь?
— Оставлю его умирать. Он и так почти мертв.
— Не пристали такие речи охотнику за призраками.
— А я больше не охотник.
Миаль похолодел. Он и сам толком не знал — отчего. Менестрель уставился на Дро во все глаза, и на этот раз Убийца Призраков усмехнулся и отвел взгляд.
— Так что тебе не стоит волноваться из-за единственного настоящего призрака, который еще остается здесь, — сказал Дро. — Я говорю о Сидди. Боюсь, ее сестре не удалось избежать моего безумного мстительного порыва. Что, может быть, уже и неважно. Но Сидди... тут ты и сам можешь справиться.
— Благодарю покорно. Ты же говорил, что она тянет из меня силы.
— Может быть, и нет. Я кое-что понял. Так происходит не всегда, или не постоянно. Она однажды уже являлась без твоего участия — на улице, где жила Синнабар. Быть может, с тех пор, как Сидди набралась достаточно сил, она может поддерживать свое существование и без... — Дро оборвал себя.
— Прежде ты не так говорил, — сказал Миаль.
Дро встал и пошел прочь. Миаль тоже поднялся и поспешил следом. Когда они наполовину миновали пол из кирпичей, обожженных самой природой, Дро обернулся:
— Почему бы тебе не пойти и не сочинить свою распроклятую песню?
— Отстань. Иди сам знаешь куда!
— Сколь искусен ты стал в речах, Миаль.
— От тебя набрался, — огрызнулся в ответ менестрель. — Скоро и хромать начну.
— Хорошо, — сказал Дро. — Я позаботился о твоем бренном теле и сообщил тебе, что ты можешь в него вернуться. Я объяснил тебе про Тиулотеф. Что еще тебе нужно?
— Думаешь, объяснить достаточно? Просто рассказал — и все? Мне нужны доказательства.
— Какие еще доказательства?
— Подожди до ночи, а потом приходи ко мне в город. Таким, как есть, без всякого дурацкого транса, в который вогнала меня твоя рыжая, без всяких «могу ли я» да «хочу ли я». Приходи как есть — преображенным охотником за призраками, во плоти. В Гисте Мортуа после заката. Это же безопасно.
Странная тень пробежала по лицу Дро.
— Я не приду.
— Значит, боишься.
— Возможно. Но не того, о чем ты думаешь.
— А я давно уже не думаю. Мой разум чист, как лист бумаги.
Дро ничего не сказал, даже острого словца, как обычно, не отпустил.
— После заката, — повторил Миаль. Он принял позу — и не чувствовал себя в ней по-дурацки. — Если я буду там, то, смею думать, и ты должен туда прийти, — заявил он.
