— А ты...
Миаль машинально обернулся. Сидди Собан сверлила его сердитым взглядом.
— Да иди ты знаешь куда! — огрызнулся он. — Что теперь прикажешь делать, если кругом одни призраки!
— Замолчи!!! — в ее взгляде была такая злоба, что менестрель струсил и пролепетал примирительно:
— Я имел в виду этих...
— Ты говорил, что защитишь меня, — прорычала она.
— В самом деле?
— А сам стоял и смотрел, как они оскорбляли меня и угрожали мне мечом!
— А ты хотела ввести меня в город с петлей на шее. С ленточкой!
— Для твоего же блага. Словно ты — лишь комнатная собачка.
— Они избивали меня, а ты...
— Я позабавилась.
— Думаю, мне лучше пойти, — сказал Миаль и развернулся спиной к городу.
— Нет, не лучше! Защитник из тебя, как из башмака лодка, но другого у меня нет. Ты останешься со мной. Ты и твой дурацкий ящик с музыкой.
Она прошла в ворота, надменная и уверенная в своей власти. Можно было легко сбежать, ускользнуть в лес, что тянулся по склону холма и жался к городским стенам, как огромная толпа... Или не так уж легко? Нечто куда большее, чем воля призрачной девицы, тянуло менестреля в ворота.
Миалю вдруг пришло в голову одно смутное, но пугающее соображение. Он помнил, как всадники угрожали ему у озерца страшными карами, положенными тем, кто водится с неупокоенными. Конечно, они запугивали его. Странным было то, что они много чего сказали и в адрес Сидди, словно не были уверены, кто из них двоих призрак — девушка или музыкант.
И опять же, почему они вдруг предоставили Миаля самому себе — или призрачной Сидди? Словно им не было до него никакого дела. Мертвые пьют силы из живых — разве не так все время твердил Парл Дро? Тогда почему же...
— Миаль Лемьяль, ты идешь или нет?
Сидди уже стояла по ту сторону ворот и снова сердито жгла его взглядом.
— Ну почему я должен куда-то идти? — спросил Миаль и послушно побрел в город.
Стоило ему оказаться внутри городских стен, как его охватило чувство полной беспомощности — не физической, скорее внутренней. Как ни странно, это было даже не так уж неприятно. Сидди и Тиулотеф оказались не такими страшными, как он успел навоображать. Немного неожиданно. Миаль покорился им.
Гисте Мортуа оказался вовсе не таким, каким он рисовал его в своей уже начатой песне. Не был город призраков ни пыльным, ни мрачным и усохшим, ни погруженным в беспросветную тьму. И все же он был очень, очень странным.
Каменные мостовые, карабкающиеся по склону холма, узкие улочки, зажатые меж глухими стенами домов. На улицах царила тьма, черная, как деготь, и в то же время все было отчетливо видно, даже кирпичи стен и камни мостовой. Тут были тысячи оттенков черного цвета. Над крышами, затмевая звезды, бил в небо свет. Миаль решил, что это свет огней Тиулотефа — или же сам Тиулотеф светился изнутри? Свет походил на мерцание болотных гнилушек. Миаль попытался задрожать от страха, но у него ничего не вышло.
И звуки здесь тоже были странные — шум шел отовсюду, но вокруг никого не было видно. Потом вдруг, разглядывая пустой двор, можно было увидеть в нем человека — отчетливо, как собственную ладонь в солнечный день. Сапожника, тачающего сапоги, кузнеца, стучащего молотом по наковальне, или двоих детей, играющих с котом.
Сидди брела впереди, а Миаль, как верный паж или телохранитель, плелся за ней на почтительном расстоянии в ярд. Улица упиралась в огромный дом, но сквозь него вела арка и ступеньки. В этой арке Миаль впервые увидел фонарь Тиулотефа и стал опасливо разглядывать его. Это был призрачный фонарик, сомнений быть не могло: бледная, изжелта-зеленая бабочка света трепетала беззвучно за мутным стеклом, чистая и ясная, как цветок или самоцвет во мраке. Но фонарик не отбрасывал отсветов, не окрашивал ничего вокруг своим светом — ни стену, ни лестницу. Ни даже Сидди, когда та прошла мимо. Ни Миаля. И когда он поднес к фонарю руку, кровь не прилила к его пальцам, и тепла он не ощутил.
— Идем, — нетерпеливо и зло окликнула девушка, обогнавшая его уже на десять ступенек. — Не играй с огнем. А если тебе так хочется поиграть, играй на струнах.
— Нет, — упрямо сказал менестрель.
Он пошел дальше, а Сидди снова высокомерно вышагивала перед ним. Они вышли на смотровую площадку, и город раскинулся под ними, растянувшись по склону холма примерно на четверть мили. Здесь были башни, как в легендах, тонкие и высокие, увенчанные коронами из каменных зубцов. Прихотливо извивались переулки, крыши наслаивались друг на друга черепичной чешуей. Света не было, хотя повсюду горели желтоватые светляки фонарей, но все было видно в мельчайших подробностях, словно город озаряли лучи холодного черного солнца. А за Тиулотефом открывался трагический пейзаж. Озеро в форме звезды было как на ладони, освещенное луной или сверхъестественным сиянием города, россыпь серебряных цепей, мерцающее, подмигивающее, как в ясный летний полдень — и все же бесцветное. Те же колдовские лучи высвечивали пики далеких гор, что поднимались за озером. И были они белые, как сама зима, а лес был черным снегом, устлавшим всю землю.
Пространство вокруг было полно тишиной. Тихо было... да, как в могиле. В могиле, где раздавался стук, пение, деловитая суета — каскады звуков поднимались к небу с улиц внизу. Когда Миаль посмотрел туда, он увидел огромное шествие, растянувшееся по широким улицам. Унылые красные факелы, вялые серо-золотые отсветы на меди, словно на картине — свет есть, и в то же время его нет. На площади собрались жрецы, женщины в серебристых одеяниях, наверное, даже сам городской властитель. Колокола тревожили ночь звонкими языками.
— Я замерзла, — сказала Сидди.
— Правда?
— Да. Ты не хочешь сыграть? Может быть, граф или герцог Тиулотефа услышит тебя. Ты мог бы стать придворным песнопевцем.
— Я уже был им. Мне не понравилось. Мне... пришлось уйти.
— Ты оказался недостаточно хорош для этого.
— Я оказался слишком хорош! — обиделся Миаль. — Музыка — единственное, что у меня получается хорошо, причем настолько хорошо, что меня все на дух не переносят!
— Пожалуйста, сыграй мне, Миаль.
— Нет.
— Я приказываю тебе! Я — Собан! А ты — чернь, бродяга без роду, без племени. Играй же!
— Не могу.
— Почему?
— Не знаю.
Вдруг Миаля толкнули. Их с девушкой прижало друг к другу. На площадке было полным-полно людей — то ли они были здесь с самого начала, но менестрель и Сидди их не замечали, то ли только что появились. Теперь они были совсем как настоящие, трехмерные, от них даже пахло, как от людей — кожей, потом, духами, вином. Они стремились посмотреть на шествие, запрудившее улицы внизу.
— Посторонись, — сказал кто-то Миалю. Еще кто-то больно наступил ему на ногу. Сидди, дрожа, прильнула к нему.
