Неожиданно для себя самого Дро выплюнул в ночь грязное ругательство. Он перевалил через гребень и спустился по коварному, почти отвесному земляному обрыву вниз, туда, где начинался лес. В паре футов ниже по склону он споткнулся обо что-то, посмотрел под ноги и обнаружил тело Миаля Лемьяля.
* * *
Он хромал, а теперь ему вдобавок пришлось тащить мертвый вес адской лютни на одном плече и мертвый вес менестреля на другом. Менестрель, правда, был тощим, так что нести его было не слишком тяжело. И все равно Дро был нагружен до предела.
Через лес вели спутанные, едва заметные тропинки. Словно кто-то забрался на вершину холма и спустил вниз несколько клубков бечевки, та размоталась, легла прихотливыми узорами и превратилась в тропки. Ночь вырастила свой собственный второй лес, бросив в чащу семена сумерек, которые мгновенно выросли в длинные толстые тени стволов, окончательно затрудняя путь.
Дро шел по высохшему руслу ручья, по расселине, выстланной мхом и поросшей подлеском, когда впереди блеснула вода. Вокруг все еще мерцало отблесками запредельного. Крик, который услышал Дро, прилетел отсюда.
Тогда он пошел по этому нематериальному следу. Это было что-то вроде отблеска на острой, как бритва, грани бриллианта, который видел только он один.
Луна сперва поднялась, потом заскользила вниз по небосклону за спиной у охотника, едва заметная сквозь переплетение ветвей. Один раз незримую тропу перебежала лиса и ощетинилась от страха, почуяв трепет неупокоенных, оставшийся после них на кончиках травинок и мха, подобно языкам пламени.
А потом наконец-то забрезжил рассвет.
С болезненным облегчением и обидой смотрел Парл Дро, как меркнет след, оставшийся на земле и в воздухе.
Впереди рассыпались в прах ночные наваждения. Вместо них брызнули розовые лучи восходящего солнца. Мир открывался навстречу свету, лезвия лучей покрыли кору резьбой, и все, что принадлежало ночи, таяло и исчезало. И смутная, дрожащая тропа в Гисте Мортуа, которую оставили за собой мертвые, растаяла тоже.
Дро снова прошипел то же проклятье, что уже вырвалось у него на холме. Он перестал удерживать на плече тело Миаля, и оно рухнуло на землю, следом упал странный инструмент. Дро сел на поваленное дерево и медленно вытянул хромую ногу, которая превратилась в злобного, рвущего в клочья, вопящего палача.
Он стал смотреть, как солнце расцвечивает лес и все вокруг наливается красками. В пятнах света сновали птички. Но мука его была так велика, что Дро на время оглох и не мог слышать их голосов.
Как не услышал и треска веток под тяжестью волокуши — вернее, услышал, но рассудок его откликнулся не сразу. Когда Дро все же сообразил, что рядом кто-то есть и с этим приходится считаться, он обернулся и увидел женщину, стоящую футах в десяти от него. Ее самодельная волокуша была нагружена хворостом, женщина держалась за грубые изношенные постромки. Юное солнце било ей прямо в лицо, и в этом свете она, по контрасту, казалась старой, как сами холмы. Закутанная в черный плащ, черноглазая, незнакомка выглядела престарелой сестрой самого Дро.
— Хороший денек, — сказала она голосом, будто заржавевшим от старости.
— Угу...
Она отпустила постромки и подошла ближе.
— Хотя для тебя он вовсе не хорош.
Она опустилась на колени — суставы ее заржавели не менее, чем голос — прямо на землю перед охотником и сжала морщинистыми руками его надрывающуюся от боли ногу. Любой другой на месте Дро не удержался бы от крика. Она сказала, словно он все же закричал:
— Доверься мне, и увидишь.
И он увидел. Невыносимая мука вспорола ему кишки, ребра — и оставила его. Медлительное, прохладное тепло — да, именно прохладное тепло! — сочилось из рук женщины. Она разминала мышцы и связки его многострадальной ноги, и прохладное тепло разливалось там, где только что вспыхивали приступы боли. Дро прислонился спиной к стволу и задремал, удерживаясь на грани сна и яви. Блаженство длилось и длилось, а потом ее руки отпустили его. Незнакомка опустилась на землю, откинула капюшон и стала заплетать черные, обильно пересыпанные сединой волосы в тонкие косы.
— Поблагодарить тебя одними словами было бы недостаточно, — сказал Дро. — Какую плату ты просишь обычно?
Она метнула на него взгляд из-под бровей.
— Три монеты по тридцать грошей.
Дро чуть усмехнулся. Старуха была бедна. Девяносто грошей для нее — целое богатство, ее глаза вспыхнули алчным огнем при мысли о деньгах.
— Не могу поверить. Три монеты по тридцать грошей — и все?
— И все. Я не навсегда тебя исцелила.
— Я знаю.
Он полез в карман, чтобы заплатить ей. Вялые пальцы с трудом считали монетки.
В листве над головой подмигивали золотые глаза просветов. Дро лег на спину и стал ловить взгляд этих глаз. Двигаться не хотелось, и все же в конце концов он сел. В ноге проснулась обычная, терпимая боль. Он знал, что так будет. Хоть и казалось, что она ушла навсегда, ни один знахарь не исцелит его увечья. Дро протянул руку и высыпал пять тридцатигрошовых монет в подол старухе.
— Хорошо, — сказала она. — Сойдет, — и посмотрела на распростертое в траве тело Миаля Лемьяля. — Куда ты нес его? Домой, для погребения?
Смутно, словно подбирая частицы головоломки, Дро узнал ее. Ему встретились в пути девственница и чувственная женщина, и старуха была продолжением этого ряда. Дева Источника, Королева Огня, а теперь вот — Королева Мечей. И вправду сестра.
— Он не умер, — тихо сказал Дро.
— На вид он мертв. Не дышит, в груди нет стука.
— Его сердце бьется. Раз в несколько минут.
— Чтоб меня, — сказала престарелая королева. Она встала и подошла к Миалю, наклонилась, кряхтя, опустилась рядом на колени, погладила по волосам.
— Ты что, в трансе, маленький? — мягко спросила она менестреля. — Бедный малыш. Баю-баюшки-баю... — она вдруг отдернула руку от волос Миаля. — Так. Здесь что-то...
— Гисте Мортуа, — сказал Дро.
— Да-да, — нетерпеливо отмахнулась она. — Ты — охотник за призраками, а он — менестрель, который хочет сложить песню о Гисте Мортуа и прославиться. Ты его не предупреждал? У него ничего не выйдет, для этого он слишком хорош. Слишком одарен, чтобы стать известным или любимым. Он гений. При жизни он так и не получит признания. Мы чтим тех, кто неплох, и тех, кто хорош, но только не тех, кто лучше всех. Лучших — никогда. Никогда, пока они не сойдут в могилу, откуда уже не смогут ранить нас. Никогда не хвали чародея. Он может пустить весь мир в расход ради своей новой шутки... Ах! — вдруг вскрикнула она. — Сердечко стукнуло разок! Да, я видела, дрогнула жилка на шее. Помоги мне положить его на волокушу.
— Может, ты присмотришь за ним, пока я не вернусь? — спросил Дро, — Я бы дал тебе денег.
— А тебе не любопытно, откуда взялся этот транс? — сказала старуха.
