Когда Генри уходил и они остановились в приоткрытых дверях, настроение изменилось. Перестав быть просто коллегой по учебе, Генри осторожно положил руку на плечо Сивиллы и нежно взглянул ей в глаза.
— Я хочу пригласить вас на танцы в среду вечером, — тихо сказал он.
Сивилла запаниковала. Ответив «нет», она резко отстранилась от Генри.
— Неужели я вам ни капельки не нравлюсь? — спросил он.
— Конечно нравитесь, — медленно ответила она.
— Так в чем же дело?
— Я ни с кем не хочу встречаться, — твердо сказала она.
— Вы слишком милы для этого, — запротестовал Генри. — Вы многим нравитесь, и вам не следует так себя вести. С вами приятно общаться. Я был бы рад провести с вами время.
Сивилла решительно помотала головой.
— Нет и нет, — повторила она.
— А как насчет того, чтобы поужинать? — спросил Генри.
— Нет, — ответила она. — Генри, пожалуйста, не настаивайте. Мы еще встретимся в лаборатории. Я ценю вашу дружбу, но не давите на меня.
— Но почему? Я не понимаю, — не отступал он.
Повисла неловкая пауза. Потом Генри спросил:
— В чем дело?
В последовавшей за этим тишине Сивилла ощутила внутреннее давление, вмешательство «этих других», как она их называла. Давление ощущалось, но значение его было непонятно. Сивилла не знала, что Вики думает: «Он очень мил. Не понимаю, почему она не хочет встречаться с ним», а Пегги Лу фыркает: «Это на нее похоже. Она никогда не сделает для меня ничего приятного».
— Сивилла, — сказал Генри, пытаясь ее обнять, — вы мне нравитесь. Нравитесь уже давно. Почему мы не можем встречаться?
Высвободившись из его объятий, Сивилла потянулась к дверной ручке, давая понять, что Генри пора уходить.
— Вы уверены? — спросил он.
— Совершенно уверена, — ответила она.
В холле послышались чьи-то шаги. Генри повернулся посмотреть, кто идет, и в это время Сивилла захлопнула дверь и закрыла замок. Чувства, которые она испытывала в этот момент, напоминали тот эпизод из сновидения, когда, положив котят на покрывало, она закрыла ящик. В сновидении она проделала в ящике дырочки, чтобы дать доступ воздуху, но «ящик», который она столь решительно закрыла сейчас, был лишен вентиляции.
Она стояла по эту сторону двери, которую захлопнула сама, тридцатипятилетняя старая дева, исключенная из рядов замужних женщин, третья лишняя за их обеденными столами. Изолированная, одинокая, общающаяся только с Тедди, она ощущала себя отрезанной от мира. Да и Тедди, несмотря на ее преданность и терпеливое понимание странной ситуации их совместного проживания, сильно беспокоила Сивиллу.
Когда Сивилла выпадала из реальности, находясь в своей квартире, или приходила домой в облике одного из альтернативных «я», свидетелем этого была Тедди. Более того, Тедди выстроила отдельную систему взаимоотношений с каждым из «я». Сознание этого усугубляло тревогу Сивиллы и придавало ее одиночеству пугающее новое измерение.
Генри. Дружба с мужчиной. В перспективе он мог бы стать отцом ребенка, которого Сивилла так страстно желала, но, видимо, не могла родить. Всякий раз, когда в ее жизни появлялся мужчина, детей от него она хотела еще больше, чем самого его. А влечение к Генри, хотя и глубоко скрытое, все-таки существовало.
Танцы? Она не может ходить на танцы. Ее религия не позволяет это. Но даже если бы на ее пути не стояла религия, она не могла бы пойти на танцы.
Почему бы не поужинать вместе? Потому что одно потянет за собой другое. Если она допустит развитие отношений с Генри, он лучше узнает ее и тогда все раскроется. И он отвергнет ее. Сивилла понимала, что должна защитить себя от такой возможности. Никакой близости с мужчиной до тех пор, пока она не поправится. Поправится? Сивилла вздрогнула. Поправится ли она когда-нибудь?
Каминные часы пробили восемь. Тедди не будет еще два часа. Сивилла вышла из дому. Она шла, и ей казалось, что городские строения тянутся к востоку до бесконечности. Она продолжала идти на запад.
Жизнь остановилась, пока она шла по этому пути. Ей по-прежнему нужно было овладеть целым миром. До сих пор анализ отбрасывал ее назад, а не вел вперед. Надежды стать врачом постоянно рушились из-за провалов в памяти, происходивших на занятиях, и амбиции постоянно снижались. Сивилла не могла бесконечно совершать попытки, которые проваливаются.
Она с трудом переносила само бодрствование, зная, что в состоянии бодрствования в любой момент может появиться какое-то другое «я». Даже если этого не происходило, она ощущала постоянное внутреннее давление, вмешательство со стороны «других». Она чувствовала себя одинокой, бесполезной, бесплодной. Убежденная в том, что никогда не поправится, Сивилла предавалась самообвинениям и сожалениям.
Уверенная, что жизнь ее остановилась, пока она прослеживала дорожку, приведшую только к боли и страданиям, Сивилла чувствовала, что в самом деле добралась до конечной станции. Она не хотела так жить.
Она дошла до Гудзона, коричневато-зеленого и глубокого, и представила, как медленно погружается в эти воды. Смерть принесет ей облегчение.
Сивилла подошла ближе к реке, но прежде, чем она добралась до берега, ее тело развернулось, подчиняясь воле «других». Тело, которое стала контролировать Вики, нашло телефонную будку в одном из жилых домов на Риверсайд-драйв. Набрав номер, Вики твердо и ясно произнесла:
— Доктор Уилбур, Сивилла собиралась броситься в Гудзон, но я ей не позволила.
Часть 4
Восстановление
25. Начиная вспоминать
Поначалу Сивилла сомневалась в том, что применение какого-то лекарства может привести к решающим сдвигам. Однако когда несколько сеансов электрошоковой терапии, проведенных по ее просьбе после попытки самоубийства, принесли ей относительное спокойствие и существенные изменения в восприятии мира, она доверилась доктору Уилбур и согласилась на применение пентотала натрия.
Сама доктор предложила применение пентотала не без колебаний, поскольку считала, что в случае Сивиллы наиболее подходящей методикой является чистый психоанализ. Однако опасность новой попытки суицида привела к необходимости снять — хотя бы в какой-то степени и при этом в короткий срок — чувство сильной тревожности и депрессии. По своему опыту доктор Уилбур знала, что эмоциональное освобождение, происходящее в результате сознательного вызывания (при помощи пентотала) болезненных переживаний, ранее подавлявшихся из-за их нестерпимости, — весьма полезное средство. Разряжая и снимая остроту болезненных эмоций, пентотал часто приводил к углублению понимания сути проблемы.
Первое внутривенное введение пентотала заметно снизило у Сивиллы тревожность. В сеансах, которые проводились в течение 56–70 часов после введения пентотала, Сивилла ощутила свободу, которой прежде никогда не испытывала. Пентотал (барбитурат, обладающий анестезирующим и снотворным действием) вызывал у Сивиллы совершенно новое для нее ощущение прекрасного самочувствия. На следующий день после инъекции она всегда пребывала в эйфории, которая была вызвана не только тем, что барбитурат снимал тревожность, но и эмоциональным освобождением от тяжелой травмы. Пентотал выводил на поверхность глубоко скрываемую жгучую ненависть к матери. Хотя Сивилла пока не могла принять наличие этой ненависти, сам факт того, что это чувство всплыло на поверхность, давал шансы на последующий успех.
