Доктор Уилбур выждала несколько минут, а потом решилась позвонить в «Бродвуд», чтобы убедить Пегги Лу вернуться домой: хотя письмо было написано Пегги Энн, миссис Траут явно разговаривала с Пегги Лу. Именно Пегги Лу работала в технике карандаша. Именно Пегги Лу могла бы приобрести пижаму, которую описала миссис Траут. Казалось вполне вероятно, что Пегги Лу и Пегги Энн предприняли это путешествие совместно, как они частенько делали: Пегги Лу — в качестве защитницы Сивиллы от гнева, и Пегги Энн — в качестве ее защитницы от страхов.
Однако когда доктор позвонила в номер 1113, там никого не оказалось. Позже, когда ей удалось разыскать миссис Траут, которой пришлось взять на себя обязанности дежурного, потому что клерк опоздал из-за метели, та сообщила ей:
— Мисс Дорсетт вышла на улицу в такую метель! Я упрашивала ее не выходить, потому что обещали плохую погоду. Но она сказала, что сама о себе позаботится.
В 10.15 вечера доктору, вновь попытавшейся связаться с номером 1113, сообщили, что мисс Дорсетт выписалась из отеля.
Доктору оставалось только надеяться, что Сивилла станет собой и благополучно вернется, или что вернется очередная альтернативная личность, или даже что Вики сумеет каким-то образом позвонить доктору, как она делала во время некоторых других выпадений из реальности, переживаемых Сивиллой в ходе анализа. Но звонка не было.
На следующее утро, выйдя в приемную, чтобы положить на столик свежие журналы, доктор обнаружила там стройную фигурку Сивиллы Дорсетт. Не зная, с какой личностью она имеет дело, доктор обратилась к ней, не называя имени:
— Входите.
Некоторое время пациентка удрученно молчала.
— Это опять случилось, — наконец сказала она с тоской. — Рассказывать вам об этом еще тяжелее, чем я думала.
— Сивилла? — спросила доктор.
— Сивилла. Я пришла в себя на какой-то улице в Филадельфии, в ужасном районе складов. Это было еще хуже, чем во время других случаев. Настоящий кошмар. И это после того, как мы уже решили, что такое больше не повторится. Ах, доктор, мне так стыдно.
— Успокойтесь, а потом начинайте рассказывать, — посоветовала доктор.
— Я всегда обещаю себе, что такое больше не случится, что я начну все заново. Но на этот раз я действительно надеялась. Сколько раз уже мне приходилось начинать все заново?
— Я не знаю, сколько раз, — ответила доктор. — Не пора ли бросить эти попытки? Они не приведут ни к чему хорошему. Зачем начинать все заново? Почему не начать с той точки, в которой вы находитесь?
— Мне неизвестно, что делается от моего имени, — пробормотала Сивилла. — Может быть, какое-нибудь хулиганство. Или даже убийство.
— Сивилла, — твердо сказала доктор, — я уже не раз говорила, что никто из других ваших «я» не нарушает ваших этических норм.
— Да, вы говорили, — встревоженно подтвердила Сивилла, — но откуда вы это знаете? Какая тут может быть уверенность?
— Сивилла, — рискнула предложить доктор, наверное уже в сотый раз за эти три года, — я хотела бы, чтобы вы выслушали магнитозаписи высказываний других «я».
Сивилла решительно помотала головой:
— Нет. Единственное, что я хотела бы услышать об этих «других», как вы их называете, так это то, что их больше не существует.
— Это придаст вам уверенности, — настаивала доктор. — Когда Пегги будут рассказывать мне о Филадельфии, почему бы не записать их рассказ на магнитофон? Потом вы сами прослушали бы его.
— Пегги? — в замешательстве переспросила Сивилла. — Вы знаете, что там были именно они? Откуда вам это известно?
— Пегги Энн написала мне из «Бродвуда».
— Из «Бродвуда»? — спросила пораженная Сивилла. — Вы знаете, что я была там?
— Вы оказались в Филадельфии, потому что туда вас затащили Пегги. Они — часть вас самой, часть, которую вы не контролируете. Но когда мы сведем вас вместе, положение дел изменится.
— Филадельфия доказывает, что мне не становится лучше, — убитым голосом произнесла Сивилла. — Я никогда не поправлюсь.
— Вы знаете, что я хочу помочь вам, — мягко сказала доктор. — Вы знаете, что мне известно об этих проблемах уже более трех лет, и знаете, что они неразрывно связаны с вашей болезнью.
— Да, — насторожилась Сивилла. — Вы говорили мне это много раз.
— И когда вы воспринимаете это как-то по-иному, — твердо сказала доктор, — то совершенно напрасно становитесь подозрительной и пугливой.
— Но не странной? — пробормотала Сивилла.
— Нет, совсем не странной.
— Приятной?
Доктор ответила на эту мольбу об одобрении искренними эмоциями, отражавшими ее растущую близость с пациенткой:
— Да, Сивилла. Очень приятной. Вы мне нравитесь, и даже не представляете, насколько сильно.
Из глаз Сивиллы полились слезы — слезы, которых в течение первых полутора лет анализа она не могла из себя выдавить. Она тихо спросила:
— Вы все еще считаете, что я могу поправиться?
— Всей душой верю в это, Сивилла. Об этом говорит и весь мой ум, и весь мой опыт психоаналитика.
Узкая ладонь Сивиллы скользнула в руку доктора Уилбур, и доктор с пациенткой сели рядом на кушетку.
— Тогда почему мне становится хуже? — сдавленным голосом спросила Сивилла.
— Чем дальше продвигается анализ, — ответила доктор, — тем ближе вы подбираетесь к сути конфликта. Чем ближе вы подбираетесь к сути конфликта, тем больше встречаетесь с противодействием и с самим конфликтом.
— Но я ни с чем не встречаюсь, — горько заметила Сивилла. — Я убегаю.
— Это не вы, бодрствующая Сивилла, представляющая сознательный компонент личности, стремитесь убежать, а те, другие, относящиеся к подсознанию, — объяснила доктор.
Сивилла задумчиво ответила:
— Вы называете их подсознанием и говорите, что они — часть меня. Но в то же время вы говорите, что они могут увести меня куда пожелают. Ах, доктор, я боюсь, ужасно боюсь. Я не смогу привыкнуть к такому затруднительному положению вещей. Эти «другие» направляют меня, владеют мной, разрушают меня.
— Но это не одержимость, Сивилла, — подчеркнула доктор. — Не какое-то вторжение извне. Это состояние возникает изнутри и объясняется не сверхъестественным, а как раз очень естественным образом.
— Мне оно не кажется очень естественным, — быстро ответила Сивилла.
— Естественным не в том смысле, что это присуще большинству людей, — уточнила доктор, — а в том, что все можно объяснить условиями вашего окружения. Все эти личности моложе вас, и этому есть причина. Когда ваша мать говорила: «У тебя всего так много», она создавала определенную деформацию, поскольку у вас не было как раз того, без чего нельзя повзрослеть. В результате вы не могли расти, оставаясь единой личностью. Вам приходилось оставлять за собой свои кусочки и частички. Вы не осознавали, что делаете это. Вы не знали о существовании других «я». Вы до сих пор не встречались с ними, до сих пор отказываетесь выслушать записи их высказываний и, значит, в прямом смысле слова не знакомы с ними. Вы все еще не готовы принять их, разве что как некую интеллектуальную головоломку.
