Когда Уиллард и Роджер потеряли свои участки строевого леса, в которые Тереза тоже вложила капитал, она потребовала свои деньги обратно. Поскольку старые раны, вызванные ее неудавшимся в юности романом, не заживали, братьям пришлось заложить свои дома для того, чтобы Тереза смогла получить свою долю. Выкупив закладную на дом Уилларда, Тереза решила, что его должны занять ее родители. Без каких-либо угрызений совести она велела Уилларду и его семье выехать.
Купавшаяся в богатстве, Тереза после смерти мужа вела себя как нищенка. Сдав внаем все помещения на ферме, за исключением одной комнаты, она укрылась в этом помещении, которое зимой отапливалось лишь небольшой керосинкой. В последние годы жизни Тереза примирилась с Уиллардом. После смерти Хэтти Уиллард и Сивилла нанесли визит Терезе. Сивилла, которая видела тетю Терезу до этого только два раза, поняла, почему люди путают их с Терезой и почему отец иногда по ошибке называет ее этим именем.
О своей матери Уиллард рассказывал более спокойным и тихим, чем обычно, голосом, чуть ли не благоговейно. Говоря об отце и о брате отца, Томе, он возвышал голос, почти вещал, и вновь становился тише, когда дело касалось Роджера и Терезы. Уиллард всегда испытывал смешанные чувства к сестре и брату — Роджер умер в возрасте пятидесяти шести лет, и Уилларду было тяжело как вспоминать о них, так и пытаться их забыть.
Будучи более сильной личностью, чем Роджер и Тереза, Уиллард сумел создать вокруг себя защитную оболочку против домашних помех, но в некоторых отношениях его нельзя было назвать мягким. Молчаливый, но упрямый, он зачастую умел настоять на своем. Столкнувшись с тем, что у его жены и дочери возникли эмоциональные проблемы, Уиллард отрицал влияние собственной наследственности на болезнь дочери. Его отец был грубым хамом, а Тереза — эксцентричной, но особых эмоциональных расстройств, как убедил себя Уиллард, у них не было. Наблюдая за потомством четверых братьев своего отца, он должен был признать, что их клану присущи некоторые странности, но тут же приписал эти странности семействам, с которыми породнились его дядюшки.
Например, его дядя Томас, землевладелец и богач, был женат пять раз, причем трех жен он похоронил, а одна сбежала от него. Во всем виноваты жены, а не дядя Том, думал Уиллард. Первая жена Тома сошла с ума, потеряла все волосы и ногти, стала белой, как алебастр, и умерла от общего паралича. Бернард, сын от этого брака, в детстве был своенравен; став взрослым, был очень ленив, но, несмотря на это, стал изобретателем. Первая фраза, с которой его сын, Бернард-младший, обратился к матери, была: «Я убью тебя».
Поговаривали, что именно его поведение и убило ее. Позже Бернарда-младшего госпитализировали с диагнозом «шизофрения».
Фрэнсис Дорсетт, жена второго дяди Уилларда, Фредерика, и Кэрол, дочь от этого брака, страдали маниакально-депрессивным психозом и были подвержены приступам буйства и депрессии. Но поскольку заболевание это, как известно, передается по наследству, Уиллард с чистой совестью мог утверждать, что Кэрол унаследовала этот ген от матери, а не от Дорсеттов. Поскольку Фрэнсис и Кэрол без конца госпитализировались и выписывались и нередко посещали семейство Уилларда, пребывая на свободе, Уиллард часто спрашивал Сивиллу, не боится ли она стать такой, как тетя Фрэнсис и кузина Кэрол. Затем, как будто вред еще не был нанесен, он напоминал ей: «Не стоит беспокоиться. Они не из Дорсеттов».
Вся эта семейная история была, конечно, известна Сивилле. Что еще важнее, она понимала нужды и страхи своего отца. Поэтому, ожидая в Нью-Йорке письма из Детройта, она боялась двух вещей: того, что он не приедет, и того, что он приедет. Ночь за ночью, вновь и вновь в течение всего периода напряженного ожидания, Сивилла видела сон:
Она ходит по какому-то огромному дому в поисках отца, или в том же самом доме он ищет ее, или они ищут друг друга. Она проходит комнату за комнатой в бесполезных поисках, зная, что ее отец где-то здесь, но одновременно понимая, что она не сможет найти его.
— Вы должны в этом сне сказать отцу, что вы его ищете, — посоветовала доктор Уилбур во время сеанса анализа. — Сон этот символизирует сексуальное влечение к нему, поскольку он соблазняет вас и в то же время отказывается удовлетворить желание.
Сивилла признала, что испытывала сексуальные чувства к отцу, когда он беседовал с ней о сексе. «Есть в сексе некоторые вещи, на которые у меня пока нет ответа, — говорил он, к примеру, в период свиданий с Фридой. — Вы, молодые люди, знаете о сексе гораздо больше, чем знали мы в свое время».
Доктору было ясно, что Уиллард сексуально стимулировал Сивиллу не только когда она стала взрослой, но и когда она была ребенком — и постоянной демонстрацией первичной сцены, и своим отказом в физических контактах с ней после того, как она стала, по его словам, «слишком большой».
В другом сне:
Мужчины преследуют ее с сексуальными намерениями. Ее отца здесь нет, и он не может спасти ее. Преследование продолжается, а спасения нет.
Долгое время пребывая в ожидании, что отец вступится за нее, придет ей на помощь, Сивилла и теперь ждала этого. И по мере того, как шли дни, а ответ на письмо не приходил, она запутывалась в паутине амбивалентных чувств. Эти чувства были бы проще, если бы Уиллард являл собой типичный пример отвергающего отца. Однако у Сивиллы были с ним тесные взаимоотношения, в которых он, как правило, предавал ее из-за своей пассивности, но которые укреплялись благодаря эдипову комплексу и близости их вкусов.
Когда художественный критик из Сент-Пола, штат Миннесота, уверил Уилларда в том, что Сивилла действительно талантливый живописец, он был горд за нее. Он даже сам стал изготовлять рамы для ее картин и вешать их на стену. Когда отец и дочь вместе разглядывали какую-нибудь картину, казалось, будто ее разглядывают два глаза одного человека. Между ними существовали взаимные узы привязанности, ставшие еще крепче в результате двух событий, случившихся в раннем детстве.
Во-первых, когда Сивилле было всего шесть недель, она заболела воспалением среднего уха. Никто не мог сказать, что с ней происходит, но успокаивалась она только на руках у отца. По случайности всякий раз, взяв ее на руки, он садился рядом с кухонной плитой. Тепло, которое ассоциировалось с отцом, успокаивало ее, — так началось это влечение к отцу.
Во-вторых, из-за того, что Сивилла не могла идентифицировать себя с матерью, истязавшей ее и заставлявшей испытывать чувство стыда, она все более и более склонялась к тому, чтобы идентифицировать себя с отцом. Ей нужен был хоть кто-то, и она убедила себя в том, что отец — это та фигура, на которую она может положиться, тем более что она была похожа не на Андерсонов, а на Дорсеттов.
Таким образом, на сознательном уровне Сивилла всегда защищала образ своего отца, хотя временами этот образ не казался несокрушимой крепостью.
«В колледже, — писала Сивилла в дневнике в свой выпускной год, — у меня были соседи по комнате, друзья по классу, старшая медсестра и наставник. Мой наставник, доктор Термин, был толстым и веселым. У него были усы. Он был теплый. Он был как отец, которого у меня никогда не было. У него всегда находилось время поговорить со мной. Это было так непривычно».
