Никто никогда не спорил с отцом, и Хэтти даже не пыталась ему возразить. Она просто начала хохотать. Этот отвратительный хохот продолжал разноситься по всему дому даже после того, как она ушла в свою комнату и захлопнула за собой дверь. Дождавшись, пока вся семья уснула, она прокралась в гостиную и, отыскав фиолетовую стеганую куртку отца в стенном шкафу, отрезала у нее рукава. Когда на следующий день начались допросы, она заявила о своей невиновности, вышла из дома и прошагала четыре квартала до музыкального магазина. Уинстон приобрел себе новую куртку, точно такую же, как старая.
В круг обязанностей Хэтти в магазине входила демонстрация пианино. Импровизируя музыку, то есть исполняя ее без нот, она улучшила маркетинговые показатели предприятия отца. Когда изредка в магазин являлся с жалобой покупатель, сумевший выявить в инструменте недостаток, Хэтти с невозмутимым видом возражала: «Я же играла при вас». Если в магазине никого не было, она просто играла и играла. По вторникам после работы она отправлялась в монастырь на очередной урок музыки.
Мечта Хэтти рухнула, а сама Хэтти заболела хореей, заболеванием, выражавшимся в тиках и подергиваниях. Имелись и невротические проявления. Невроз оказался столь жестоким, что члены семьи вынуждены были снимать обувь перед тем, как подниматься по лестнице, чтобы не расстраивать Хэтти. А тарелки на столе приходилось ставить на фланелевые салфетки, поскольку Хэтти не переносила их звона. Хотя эти уступки делались не всегда — как из-за отсутствия взаимной заботы, так и из-за низкого культурного уровня, — их все же старались делать регулярно в течение всего острого периода заболевания.
Мстя за утраченную мечту не открытым неповиновением или прямой конфронтацией, а мелким жульничеством и каверзами, Хэтти стала в семье enfante terrible
[8]. Одна из ее постоянных шуток была связана с обязанностью пригонять коров с пастбища, находившегося на окраине Элдервилля. Волочась нога за ногу домой, она по пути заходила навестить подруг, заставляя коров и все семейство Андерсонов ждать ее.
Другая шутка была рассчитана конкретно на Уинстона, который руководил хором методистской церкви и поручил Хэтти раздувать мехи церковного органа. Как-то в воскресенье Хэтти сбежала из церкви перед последним гимном, оставив органные мехи бездыханными, а своего отца — посрамленным. Блестяще выглядевший в своем длиннополом сюртуке, Уинстон Андерсон вскинул дирижерскую палочку, и хор приготовился исполнять гимн. Его угольно-черные глаза метали молнии, когда выяснилось, что орган может издать лишь шипение.
Хэтти вновь удалось отомстить, когда ее отцу перевалило за пятьдесят и начали сказываться последствия ранения, полученного им на войне. Осколок, вошедший в плечо в годы Гражданской войны и своевременно не удаленный, послужил причиной нарушения кровообращения, отчего у отца стали опухать ноги, причем настолько сильно, что поднимать его приходилось вдвоем. Когда он стал попивать, чтобы облегчить боли, жена и дети так возмутились, что алкоголю не стало больше места в доме. Но если Уинстону все-таки удавалось раздобыть выпивку, семейство поручало Хэтти провести расследование. Обнаружив ряд бутылок на полках за пианино, доморощенный детектив с триумфом вопрошал: «А куда еще мог бы музыкант спрятать бутылку?» — радуясь тому, что удалось насолить отцу, насолившему в свое время ей.
Парадокс гнева Хэтти состоял в том, что при жизни отца и после его смерти она скрывала обиду на него, заменяя ее идеализацией, обожествлением и патологической привязанностью, что было очевидно, когда она ласкала его поношенную куртку.
Однако сквозь защитную броню гиперкомпенсирующей памяти время от времени кое-что проникало, и Хэтти иногда говорила, что в ее «неприятностях» виноват отец. Хотя она никогда не уточняла, в чем заключались эти «неприятности», все, кто знал ее, понимали, что у нее есть какая-то проблема. Эти «неприятности» кратко иллюстрировались фотографией из журнала «Макколл», которую Хэтти вырезала и сохранила вместе с другими памятками в своем обширном наборе альбомов. На фотографии красовалась привлекательная женщина, стоявшая возле ограды. Подпись гласила: «Нет, ее не особенно любили. Она это чувствовала».
Нелюбимая Хэтти Андерсон-Дорсетт была не способна любить. Не испытавшая заботливости, она сама стала незаботливой. Изолированная одиночка в большом семействе, позже она сделала изолированным своего единственного ребенка. Ее гнев — результат разрушенной мечты о музыкальной карьере — косвенно передался по наследству в следующее поколение, избрав своей мишенью Сивиллу.
Эмоциональное наследство, полученное Сивиллой от Уинстона Андерсона, умершего еще до ее рождения, но фигурировавшего в ее жизни в качестве мифологического персонажа, было, таким образом, трехслойным. Реципиентка подавленной ярости Хэтти по отношению к Уинстону, не способная соответствовать его идеализированному образу, Сивилла была одновременно жертвой поклонения отцу Хэтти и подавленного конфликта, возникавшего из-за одновременной идеализации и порицания отца со стороны Хэтти. Именно этим конфликтом объясняются поучения Хэтти относительно того, что мужчины ничего не стоят.
Другие компоненты семейного синдрома Андерсонов тоже носили инструментальный характер; отношения Уинстон — Хэтти были частным случаем более общего семейного невроза.
Эйлин, мать, о которой Хэтти говорила как о «чудесной, прекрасной женщине», не демонстрировала каких-то конкретных эмоциональных проблем, за исключением, возможно, пассивности, с которой она позволяла мужу тиранить семью. Однако проблема эта должна была вызвать эмоциональные проблемы у всех ее сыновей, которые, в свою очередь, передали их по наследству своим сыновьям. (Один из внуков Уинстона и Эйлин Андерсон покончил самоубийством.)
Четыре из дочерей Андерсонов, включая Хэтти и ее старшую сестру Эдит, тиранившую всех остальных девочек в семье, были капризны и агрессивны. Четыре из остальных девочек были слишком хрупкими, слишком тихими, слишком безвольными, и все четверо вышли замуж за тиранов. У Фэй, самой младшей из сестер, семейный невроз выразился в том, что она набрала девяносто килограмм весу.
Хэтти и Эдит были очень похожи фигурой, внешностью и характером. В последующие годы у них отмечались одинаковые симптомы: сильные головные боли, очень высокое кровяное давление, артрит и то, что туманно называли «нервозностью». У Хэтти нервозность ярко проявилась в результате глубоких переживаний по поводу того, что ее забрали из школы. Неизвестно, стала ли Эдит шизофреничкой и была ли Хэтти шизофреничкой на данной стадии. То, что Хэтти стала шизофреничкой к сорока годам — ко времени рождения Сивиллы, — было несомненно.
У сыновей Эдит отмечались различные психосоматические заболевания, включая язву желудка и астму. Дочь ее страдала от непонятных недомоганий, а потом вдруг превратилась в религиозную фанатичку, присоединилась к группе целителей посредством веры и гордо заявила о своем выздоровлении. Однако дочь этой религиозной фанатички страдала редким заболеванием крови и всю свою жизнь была наполовину инвалидом. У дочери одного из сыновей Эдит отмечались почти все признаки тех же эмоциональных и психических расстройств, которые проявлялись у Хэтти, хотя и не в столь ярко выраженном виде.
