— О раны… раны… я бы сказала Господни, если бы росла не в доме Дорсеттов. Ты выражаешься как персонаж мыльной оперы.
Каждое свое слово Ванесса подчеркивала каким-нибудь экстравагантным жестом. В голосе Марсии зазвучали слезы.
— Ванесса, с твоей стороны нечестно так говорить.
— Нечестно! А что мы вообще знаем о честности? — продолжала наступать Ванесса. — Это честно — лишить нас всего, что имеют другие девушки? В один прекрасный день я все брошу, отделюсь, и ты, моя дорогая Марсия, отправишься со мной. У тебя есть вкус к жизни, есть жизненная сила для этого, и мы всегда были вместе, хотя ты вошла в жизнь Сивиллы задолго до меня. Марсия, ты убедишься в том, что можешь спокойно спать по ночам и чувствовать себя хорошо, просыпаясь по утрам, только если перестанешь оглядываться назад. Помни о том, что произошло с женой Лота!
— Ванесса, — умоляюще сказала Марсия, — ты сказала достаточно. По тому, как мы обращаемся друг с другом, доктор может подумать, что это какой-то человек говорит сам с собой.
— Нет, — вмешалась доктор, — я прекрасно понимаю, что вы — два разных человека. И я хочу, чтобы вы обе, девушки, чувствовали себя вправе приходить сюда каждый раз, когда вам захочется, и говорить все, что пожелаете.
— Когда у нас нет конкуренции со стороны других, — озорно сказала Марсия. — Вики, к примеру. Она весьма умна и очень помогает нам. Но она слишком много говорит — почти так же много, как Ванесса.
Потом, поскольку час подходил к концу, доктор спросила:
— Что вы собираетесь делать, когда выйдете отсюда?
— Я бы хотела отправиться в международный аэропорт и куда-нибудь улететь, — без колебаний ответила Ванесса. — Но в последний раз, когда я так поступила, Пегги Лу все испортила. Я собиралась купить билет до Сан-Франциско, но она купила билет в Кливленд. Так что, думаю, я просто отправлюсь домой и немножко поиграю Моцарта.
— Я собираюсь домой, — высказалась Марсия, — чтобы поработать над статьей для «Коронета».
— Итак, вы всегда будете у меня желанными гостями, — напомнила доктор своим пациенткам.
Когда они вышли, доктор Уилбур задумалась о том, как это будет выглядеть: Ванесса, извлекающая Моцарта из клавиатуры пианино, и Марсия, извлекающая статью из клавиатуры пишущей машинки. Они действительно были двумя отдельными личностями, но рук у них все-таки было только две.
Марсия и Ванесса приходили три раза подряд, и доктор начала удивляться, что же случилось с Вики, Мэри, Пегги Лу и самой Сивиллой. Зато в течение этих трех визитов, последовавших друг за другом, у доктора развеялись сомнения относительно того, что Марсия и Ванесса, казавшиеся такими разными, являются очень хорошими подругами и тесно связаны друг с другом. Как показалось доктору, их связывало то, что они обе были одинаково динамичны.
Тем не менее между ними имелись и различия. Наэлектризованная атмосфера возбуждения окружала Ванессу, полную энергии, использующую экстравагантные жесты и драматизировавшую все что угодно, — черта, которую ни Марсия, ни остальные «я» (по крайней мере, те, с кем уже была знакома доктор) не проявляли. Марсия представляла собой более спокойную версию Ванессы, была более серьезной и мечтательной. Хотя и Марсия могла вести себя легкомысленно, по сути своей она была пессимисткой. Выход она находила в общении с Ванессой или с книгами, но в принципе считала жизнь «ужасной и бесполезной», а людей «попросту жуткими».
Слова Вики о том, что Марсия разделяет и одновременно усиливает чувства Сивиллы, выглядели справедливыми. Туманное высказывание Ванессы относительно Марсии и мыльных опер тоже казалось справедливым. Когда Сивилла вместе со всеми смотрела что-нибудь грустное по телевидению, плакала именно Марсия. Всякий раз, когда потерявшийся ребенок или щенок возвращались домой или вновь обретали своих близких, Марсия проливала обильные слезы. И именно Марсия, которая осуждала Ванессу за критику их матери, видимо, больше всего нуждалась в матери. «Марсия, — сказала Вики доктору Уилбур, — будет плакать только потому, что ей одиноко без матери».
Вскоре после того, как Ванесса и Марсия пришли к доктору в четвертый раз, Ванесса устроила представление.
— Прощай, дорогая, — сказала она нежным голоском, — мне жаль покидать тебя. Мне будет так не хватать тебя, но я попробую развеяться в Европе. Попробую, моя дорогая. Но мне будет трудно, потому что мне будет не хватать тебя. — Затем, говоря как бы в сторону, Ванесса взорвалась: — Видеть ее не могу. Мечтаю, чтобы эта сука по дороге домой упала с пристани.
Сменив голос и позицию, Ванесса вошла в роль второй женщины на пристани, которая видит, как первая отплывает:
— Мне грустно, что ты оставляешь меня, но я желаю тебе позаботиться о себе и чудесно провести время в Европе. — Затем, слегка развернувшись, Ванесса в роли второй женщины пробормотала вполголоса, скривив губы: — Надеюсь, она утонет!
Доктор Уилбур отчетливо видела двух прощающихся женщин на пристани возле корабля, готового отправиться в путь. Сцена была так хорошо разыграна, что доктор заметила:
— Ванесса, вы упустили свое призвание. Вам следовало играть в театре.
12. Молчаливые свидетели
Когда лето 1955 года сменилось осенью, доктор Уилбур обнаружила, что анализ обращен к весне 1934 года — ко времени возвращения Сивиллы после двухлетнего отсутствия, длившегося с девятого по одиннадцатый год ее жизни. Ошеломление, которое пережила Сивилла, усилилось, когда выяснилось, что впервые в жизни от нее больше не требуют спать в родительской спальне. Когда это первичное осознание попало в центр внимания, усилились и воспоминания о том, что она пережила в этой спальне со дня рождения до возраста девяти лет. Эти переживания, покрывавшие период с 1923 по 1932 год, представляли собой некий континуум, который доктор Уилбур рассматривала как матрицу отношения Сивиллы к сексу и, что, возможно, еще важнее, как инкубатор для взращивания самого заболевания.
В первый день возвращения Сивиллы в марте 1934 года закончился ужин. Семья Дорсеттов находилась в гостиной. Хэтти читала томик Теннисона и слушала радио. Уиллард перелистывал страницы «Архитектурного форума». Сивилла пыталась выполнить какой-то набросок углем, но обнаружила, что ей трудно сосредоточиться из-за этого странного стечения событий, которое она недавно пережила.
— Пора отправляться к себе в комнату, Пегги, — приказала Хэтти.
Сивилла привыкла к тому, что ее называют Пегги, но требования матери она не поняла. У нее никогда не было своей комнаты. Она всегда спала в родительской спальне.
Сивилла пожелала родителям спокойной ночи и задумчиво направилась в спальню внизу. К ее изумлению, детской кровати там не оказалось. Единственной кроватью в комнате была та самая знакомая большая белая кровать, в которой спали ее родители.
— Пегги Луизиана! — раздался резкий голос матери из гостиной. — Ты что, не собираешься наверх?
Наверх? Сивилла не понимала, о чем говорит мать.
