Я сел и поговорил с Кочесом, а потом выслушал троих перепуганных помощников, вызванных с корабля. Они послушались Чарпона, а теперь все умоляли меня простить их. И все это время я видел зарубленное тело Длинного Глаза в аллее у причалов. Я знал, что пока я отдаю приказания, земляные крысы, обитающие в порту, собрались на свой пир.
Глава 4
В тот день я рано пришел в дом Фунлина и избавил его от камня в почке. Как и накануне, он ругал меня и повторял, что я, как собака, вцепился в его жизнь. Все бумаги, однако, у него были в надлежащем порядке, и свидетель ждал — выбора у купца не было. Как я и рассчитывал, его боль вернулась, и я не возложил на него руку, пока он не заплатил. Мне было горько, и он не мог обозвать меня хуже, чем я сам себя обозвал предыдущей ночью.
Вскоре после восхода солнца вокруг «Зубов Дельфина» собралась толпа. Бедные, больные, страждущие — я должен был это предвидеть. Когда я появился, толпа зашумела. Моя слава распространилась даже быстрее, чем я рассчитывал. Несмотря на усилия Кочеса и хессеков, я не мог пройти, меня со всех сторон хватали руками. Я остановился и огляделся, тронутый сочувствием к ним и отвращением к себе, зарабатывающему на их отчаянии и наивности.
— Здесь я никого из вас лечить не буду. Идите домой, а на закате вы найдете меня в Роще Магналий. Это мое последнее слово.
Ко мне прорвалась женщина, крича что-то на хессекском, и Кочес отпихнул ее в сторону. Это меня задело, но я не осмелился помочь ей, иначе они все опять стали бы ныть.
Не глядя больше по сторонам, я пошел прямо по лестнице, толпа расступалась передо мной, и только один грубого вида смуглый парень схватил меня за руку. Но получив удар энергии, он отскочил, завывая, и больше мне никто не досаждал.
К полудню в гостинице стало известно о смерти Чарпона от рук грабителей. Помощники Чарпона, которые, должно быть, догадались о моем участии в этом деле, были слишком испуганы, чтобы рассказывать о своих подозрениях, и помогали распространять байку о загадочной вылазке воров из Старого Хессека на болоте. И раньше у причалов совершались преступления, нити от которых тянулись в Бит-Хесси.
Быстро, как только мог, я привел в порядок дела «Вайн-Ярда», поручив Кочесу как капитану отвечать за судно. Он улыбнулся и выразил свое удовольствие, однако в глубине его взгляда было запрятано беспокойство. Он заартачился только, когда я велел расковать гребцов и разрешить им свободное передвижение по палубе, хотя бы под наблюдением вольнонаемной стражи, а также платить этим несчастным скотам и прилично их кормить. Он возражал, что рабы злобны и склонны к побегам. Большинство из тех, кого я видел, были слишком измождены, чтобы отважиться на это, а если и отважатся, рассудил я, мы сможем найти других. Я бы не хотел, чтобы гребцы умирали от недостатка питания и движения, если кораблю придется долго стоять у причала. Проследить за всем и доложить мне я велел Лайо, моему бывшему напарнику, которого я давно освободил и использовал как слугу. Эти действия принесли мне новую славу в Бар-Айбитни, на сей раз — славу глупого благодетеля.
Следующий день был тоже занят делами. Представители Фунлина посетили меня, чтобы договориться о выплатах моей доли, а остаток дня я потратил на то, чтобы найти себе жилье на фешенебельной западной стороне Стены Храгона, где-нибудь на окраине Пальмового квартала, поближе к денежному поясу города. Куда бы я ни шел, меня сопровождали мои стражи-хессеки и Кочес или кто-нибудь из его приятелей пиратов. Время от времени группы просителей приближались ко мне, но я не отступал от своего правила, и жестокое обращение отгоняло их прочь. Всеобщий благодетель принадлежит всем, кроме себя. Я побаивался вечернего появления в Роще, болезней и просьб о помощи, лечения, которое они выжимали из меня и которое не приносило мне никакой радости, а только выгоду — деньги и славу. Я думал: ВЫСОСУТ ДОСУХА, КАК ПИЯВКИ. ОНИ ПИЯВКИ ИЛИ Я ПИЯВКА? КТО КОГО СОСЕТ?
Все происходило слишком быстро, это я сейчас вижу. Но остановиться тогда было невозможно. Ежечасно я должен был напоминать себе о своей цели — восстановить доброе имя моего отца быть достойным его, победить белую ведьму.
В сумерках на дороге собралось много людей. Маленькие масляные светильники в их руках, покрытые зелеными абажурами, освещали путь до ворот Рощи. Я не глядел по сторонам, так как уже понял, что стоит мне поймать чей-нибудь взгляд, как человек начнет выкрикивать свою просьбу и пробиваться ко мне. Люди впереди расступались, чтобы дать мне пройти, а сзади снова смыкались стеной, чтобы следовать за мной. Все молчали. Даже когда я вошел в Рощу и пошел вверх по лужайкам, толпа хранила молчание — темная масса в темноте деревьев, с точками света от крошечных ламп и светлячков в кустах. Помню, мне пришло в голову, что они знают, как я приказал убить человека предыдущей ночью, а косвенно — и двоих. Но все было гораздо проще: они узнали, что я собрался «пожить по-масрийски» по другую сторону Стены Храгона на краю Пальмового квартала. По их мнению, это было последнее дело, и я не останусь больше с ними. Не было ни возмущения, ни криков, ни просьб, чтобы я остался. Они поняли, что не имеют на меня влияния. Они придвигались ко мне, я их касался, они получали лечение и таяли в сумерках. Все это напоминало ритуал. Они были похожи на призраков. Мне казалось, я видел их насквозь, видел их быстротечную жизнь, видел, как мало дней им отпущено.
Эта ночь была черной, безлунной, и, как обычно в Бар-Айбитни в начале лета, становилось прохладно.
Я очень устал. Я удивлялся, как они еще могут вытягивать из меня какую-то силу.
У моего локтя встала старуха.
— Сделай меня молодой, — прошептала она.
— А, Лели, — сказал Кочес.
Он дремал в какой-то беседке. Позевывая, он ждал, что будет делать Лели, позабавит она меня или рассердит, чтобы понять, что с ней делать. Оставшаяся толпа попятилась, освобождая ей место; ее признали вещью, принадлежащей мне.
— Молодой, — сказала она, впиваясь ногтями в мою руку. — Молодой и девственной.
— Дерзкая старуха, — сказал Кочес.
Я пристально смотрел на нее в синевато-сером свете. Кожа на ее лице была как мятая бумага, натянутая на кости, но ее горбатая спина благодаря работе моих рук стала прямой, как меч. Я знал, что она вернется.
— Почему бы и нет? — сказал я ей.
Она хихикнула.
— Не сейчас, — сказал я. — При свидетелях. Согласна, бабушка-девочка?
Ее лицо, как у ребенка, сморщилось от смеха. Она стукнула меня своей морщинистой рукой.
— Решено!
Я вернулся в гостиницу и спал, как мертвый, хотя и видел сны. (Может быть, мертвые тоже видят сны и забывают их, когда вновь рождаются, как утверждают масрийские жрецы.) Проснувшись, я забыл про Лели. Но она про меня не забыла. Она стояла в моем дворе, выкрикивая проклятия мне, как мошеннику, который обещал ей молодость и не дал. Кочес угрожающе махал руками, а она скалила на него зубы. Она говорила, что люди покрепче, чем он, умирали от ее укусов. Был полдень того дня, который считается серединой масрийского месяца нислата. День не хуже любого другого для перевоза моих пожитков из «Дельфина» в новый дом.
