– Дамы, идите-ка вы… в помещение. Там есть пирожные, а тут прохладно, и вообще…
– Мы мешаем? – оскорбилась догадливая Натка.
Я молча взяла со стола свое и ее удостоверения, распихала их по карманам и пошла в кафе, таща сестру за собой на буксире.
– Зачем мы уходим, я хочу все знать, меня это касается больше всех! – бурчала она, следуя за мной весьма неохотно.
Как в детстве, когда я так же уводила младшую сестричку с каруселек или из песочницы.
– Ты все узнаешь, – пообещала я, усаживая ее за столик с видом на веранду. – Я видела, Костя включил диктофон. Но в одиночку он снимет показания свидетеля эффективнее и быстрее, чем в нашем присутствии, мы же только мешаем, разве ты не видишь?
– Я вижу, что ты уже записала этого комедианта в свидетели, хотя предполагалось, что он преступник!
Я пожала плечами:
– Поговорим об этом, когда будет собрана доказательная база.
– Кем, Таганцевым? Ты погляди, они там уже чуть ли не братаются!
– Хороший опер должен уметь расположить к себе и разговорить свидетеля.
Я подозвала официанта и попросила отнести молодым людям на веранде два американо и пару эклеров.
– Кормишь пирожными подручного преступников! – злилась Натка.
– Будешь эклер?
– Два! И апельсиновый сок. – Она помахала официанту и уже почти спокойно договорила: – Мне же нужно выводить из организма эти, как их… пропилены с гликолями…
Минут через двадцать Таганцев и Осадчий на веранде пожали друг другу руки, и артист удалился. Старший лейтенант вошел в кафе, расплатился у стойки за весь заказ и сделал нам ручкой – прошу на выход, мол. Мы безропотно подчинились.
– Чувствую себя закрепощенной женщиной Востока, – пробурчала при этом Натка.
– Прекрасной юной Гюльчатай? – подмигнула я.
– Не совсем юной, но… – сестра повеселела.
Мы сели в «ласточку», и, ловко разворачиваясь на маленьком пятачке у кафе, Таганцев сказал:
– Потом прослушаете запись, я пришлю, а сейчас в двух словах: пацан был не в курсе аферы и в шоке от того, что замарался. Хотя ему-то и вменить нечего: изображал из себя внука, так он артист, самые разные роли играет. Документы не подделывал, за реально существующего человека себя не выдавал, ущерба никому не нанес.
– А это как сказать! – заспорила Натка. – На меня, например, сцены с лжевнуком произвели очень сильное впечатление, я поверила, что «Эльвен Бьюти» – очень мощное средство!
– На то и был расчет, – согласился Костя. – Но не у парня, а у его нанимателя, к нему и претензии.
– И кто же эта хитроумная личность? – спросила я.
– Наниматель лжевнука? Какая-то красотка с зелеными волосами. Звучит прям сказочно, так что я сомневаюсь…
– Не сомневайся, была там одна зеленоволосая кикимора, – съязвила Натка, которой явно не понравилось, что ее Костя назвал прям сказочной красоту какой-то другой дамы.
– Парню она представилась Эллой, – сообщил толстокожий Таганцев, даже не заметив Наткиного выпада. – Вот эту Эллу хорошо бы найти, и я постараюсь, Вадик дал мне ее телефон. Хотя вообще-то нам сейчас гораздо больше нужны потерпевшие, а вот где их искать, я пока не знаю.
– Я знаю, – сказала я. – В «Сосенках» их надо искать, вот где! Кикимора не зря вызывала Вадика изображать внучка именно туда: она хотела произвести впечатление на потенциальных клиентов – в «Сосенках» было полно молодящихся теток…
– Но-но! – Натка погрозила мне пальцем.
– Логично, – согласился Таганцев и в продолжение темы минималистичной жестикуляции тоже показал мне один палец – большой. – Соображаешь!
– Да, еще не впала в старческий маразм, – я скромно опустила глазки.
– Всем спасибо, все свободны, – резюмировал старший лейтенант, остановив машину у метро. – Я дико извиняюсь, но мне с вами не по пути, труба зовет.
– Так, расскажи-ка мне про его зовущую трубу, – потребовала Натка, когда мы выгрузились из «ласточки» и зашагали к станции. – Вижу же, ты что-то знаешь.
– Трубу зовут Зоя Лукина по прозвищу Злюка, она шефиня убойного отдела.
– Красивая?
– Обыкновенная. Ты лучше.
– Да? – сестра поправила прическу. – Ну, хорошо. Так что, когда мы едем в «Сосенки»?
– А мы туда едем? – вообще-то я не планировала новый отпуск так скоро.
– А как же? Или, по-твоему, я должна отпустить Таганцева одного? В дом отдыха, где полно одиноких баб, озабоченных сохранением своей красоты и тем, кому бы ее подарить?!
При такой постановке вопроса мой отказ от поездки в «Сосенки» был бы подлым предательством интересов родной сестры. Я подумала и предложила:
– Может, в следующую субботу?
– Мама, почему я тебя не вижу? Включи изображение! – потребовала Катька.
Вера Яковлевна подобралась. Начинался театр одного актера. Нельзя было допустить, чтобы Катька что-то заподозрила. Она будет нервничать, а ей нельзя, на третьем-то месяце.
– Кажется, у меня полетела камера, – соврала Вера Яковлевна. – Вчера говорила с Димкой, и тоже был только звук, без картинки. Наверное, мне надо отнести компьютер в ремонт.
– Наверное, тебе надо купить нормальный новый ноутбук, – сердито сказала Катька. – Я могу здесь для тебя взять, у нас они гораздо дешевле, но неизвестно же, когда ты теперь сможешь приехать.
– Когда закончится эта беда с вирусом, – подсказала Вера Яковлевна.
– Давно надо было приехать, притом насовсем.
– Не начинай.
– Хоть начинай, хоть нет, все равно тебя не убедишь, ты всегда поступаешь по-своему. – Катька сокрушенно вздохнула.
«Ах, девочка моя, где бы ты сейчас была, если бы я не поступала всегда по-своему, – подумала Вера Яковлевна. – Уж точно не в своей благополучной Америке. В селе Батуринском Саратовской области максимум – в ближайшем райцентре, вот где были бы сейчас все мы: я, ты и твой старший брат.
Я бы работала в каком-нибудь БТИ, чертила планы квартир в домовых книгах, Димка завел бы ИП и чинил автомобили, проводя каждую вторую сделку мимо кассы, чтобы уменьшить налоги, а ты, моя девочка… Не знаю. Ты бы, наверное, работала на почте. Стучала штемпелем, выдавала старикам пенсии и принимала квартплату. А еще продавала бы лотерейные билеты, газетки с рецептами и шоколадки с печеньками. У нас теперь почему-то на почте и продукты продают, очень странное новшество…»
– Рассказывай, как ты, – потребовала Катька.
– Все хорошо, еще работаю.
Дочка фыркнула.
«Фыркай, моя девочка, фыркай. Дай бог, чтобы тебе в той Америке не пришлось работать до шестидесяти лет, как твоей мамочке тут, в России».
