Магия в Африке всегда на стороне сильного. Внушить социальному окружению суеверный трепет — большое достоинство, ощутимо поднимающее рейтинг влияния личности в местных тусовках. Самые сильные колдуны — это как региональные паханы: все им платят, все их уважают. Не будешь платить, нашлют порчу. Начнешь артачиться, вообще сделают пери-пери
[132]. Знакомый театрал как-то рассказал историю про постановку в Лондоне «Макбета» с участием ритм-секции нигерийских колдунов. После премьеры один из них спросил британского режиссера: ну как, мол, что пишут? А в прессе промелькнула язвительная заметка одного давнего недоброжелателя режиссера — и как раз по поводу участия в спектакле африканской ритм-секции. Ну англичанин и отвечает колдуну: да все, мол, в порядке, вот есть небольшая критика, один человек не в самом большом восторге.
— Ах, вот как? Может быть, будем сделать пери-пери?
Режиссеру объяснили, что пери-пери — это когда бьют в барабаны и качают поле против обидчика. Англичанин, человек корректный, культурную идентичность партнеров уважает, отказаться вроде как неудобно:
— Ну давайте пери-пери…
На следующий день газеты принесли новость о гибели критика в автокатастрофе. Режиссеру в сознание закралась чудовищная догадка. Он бросился в отель к колдунам, но тех уже и след простыл…
Мбемба рассказывал, что одно время он как раз специализировался на поиске заказчиков магических убийств. Совершалось такое убийство следующим образом. Тело покойного клали на носилки. Затем их поднимали себе на плечи ученики колдуна, которые предварительно входили с помощью особых снадобий в медиумическое состояние, подконтрольное шефу. После этого начинался так называемый «бег мертвеца». Ноги медиумов сами начинали двигаться, шаги постепенно делались все увереннее, и вскоре ученики неслись с покойником на плечах, воля которого, магическим образом вызванная из ада колдуном, пользовалась группой как своим инструментом. Наконец перед воротами дома заказчика ноги сами собой останавливались, а носильщики падали в бессознанке на землю. С помощью такого трюка обычно определяли, по ком будет бить барабан пери-пери в следующий раз.
Бывают в колдовском бизнесе и свои разборки, и свои недружественные поглощения. Это может произойти, например, так. Однажды Мбемба разговорился в баре с одним случайным посетителем. Вот они болтают о том о сем, как вдруг Мбемба замечает краем глаза у себя в стакане с джином маленького такого человечка. Упс! Он незаметно приглядывается и видит, что человечек-то этот — точная копия большого человека, того самого, что как раз сидит напротив! И Мбемба мгновенно смекает (как-никак ученик колдуна), что этот самый маленький человечек в стакане является магической проекцией собеседника. Если бы наш друг случайно «выпил» эту креатуру, то собеседник поддел бы его на магический крючок, с которого очень сложно сорваться. Но Мбемба не растерялся. Он просто накрыл ладонью стакан, и в этот самый момент собеседник вдруг начал задыхаться, хвататься руками за горло и наконец просто рухнул на пол, выпучив глаза и пустив пену, как эпилептик. Может быть, он и был эпилептиком? Или все-таки Мбемба перекрыл ему кислород, закупорив креатуру в стакане?
Ученик колдуна согласился помочь русской девушке уехать в Африку, а дальше она была вольна сама выбирать свой путь: оставаться в хижине предков Мбембы в качестве Белой Мамы Нгонго или отправляться за океан, в магическую Америку, откуда жители африканского Западного побережья, согласно древней легенде, ожидают прибытия в конце времен своих воскресших предков на бригантинах, в изобилии груженных бесплатными колониальными товарами (сегодня, наверное, ждут автомобилей и компьютеров). При нашей тогдашней советской закрытости даже отъезд в Африку представлялся несказанным благом — ведь оттуда можно беспрепятственно ехать дальше, на Запад! Так нам тогда по крайней мере казалось. Но в Конго Ирине ехать не пришлось, поскольку на горизонте возникли контуры Индии.
Вернее, индийца. Его звали Аниль, он работал в московской редакции Индийского радио, писал как молодой национальный поэт стихи в «Иностранку» и был радикальным коммунистическим активистом. Главной мечтой Аниля был пост президента Индии. Он это всем постоянно давал понять. Одновременно он рассказывал, как устроил раскол в индийском землячестве, претендуя на лидерство в этой структуре. В общем, Анилю срочно требовалась группа товарищей, с которыми он смог бы выступить в качестве всеиндийского Че Гевары. Некогда парень сильно пострадал у себя на родине за левый активизм, якобы сидел год в тюрьме, потом сбежал как политэмигрант в Амстердам. В Голландии ему почему-то не шибко понравилось — решил, вероятно, что коммунисту лучше будет в СССР.
Аниль жил в Крестах
[133] и имел чуть ли не на каждом этаже этого билдинга по любовнице. Мы вели в его номере жаркие мировоззренческие дискуссии под горячительные напитки из «Березки» и закуску, которую готовили периодически менявшиеся блондинки. Аниль выступал с позиций пламенного реформатора большевистского толка. Мы с Ириной для придания полемике ультимативной развернутости отстаивали метафизику каст.
— Как вы можете защищать брахманов, этих эксплуататоров? — кипятился Аниль, — в Индии люди не могут работать, потому что теряют сознание от голода, а брахманы жиреют и ведут паразитический образ жизни!
Наш друг предсказывал приход компартии к власти, и тогда он пренепременно должен стать президентом республики. Вот тут-то угнетающие классы узнают, что такое классовая ненависть! Страна покроется сетью хариджанских комитетов, частная собственность будет ликвидирована, брахманов подвергнут социальному перевоспитанию. Красная Индия решительно покончит с мракобесием кастовой системы и семимильными шагами двинется к коммунизму. Планов громадье было действительно впечатляющим. Но прежде всего Анилю требовалось жениться на русской. Точнее, брак с советской гражданкой мог подстраховать его легальное положение в Москве. Сумеет ли в таком случае его будущая супруга выехать из СССР, оставалось неясно. Теоретически Аниль был готов расписаться перед своей следующей поездкой в Индию, но конкретной даты сам еще не знал. Ну на безрыбье, как говорится…
Чуть позже, мне кажется, я разглядел задний фон радикального «анилинового» антибрахманизма Аниля. Дело в том, что он происходил не из индийской, а из джайнской семьи, а последователи Джины Махавиры, как и прочих неведийских авторитетов, как известно, браминами и в грош не ставятся: мол, неприкасаемые! Между прочим, самый известный из всех современных джайнов, Бхагаван Шри Раджниш, тоже не шибко любил брахманство и сильно наезжал на дважды рожденных, тоже грозя им напастями коммунистической революции. Если не одумаются. Аниль им даже такого шанса не оставлял и предлагал сразу окончательное решение вопроса паразитических классов в духе якобинского отношения к врагам народа.
Однажды Аниль показал фотокарточку своей тети, которая, по его словам, вела традиционный джайнский образ жизни, принадлежа к направлению шветамбаров («одетые светом», то есть носящие белые одежды, в противоположность дигамбарам — «одетым воздухом», то есть голым). Тетя, завернутая в белую тогу, спокойно смотрела в камеру, излучая величественное и одновременно доброжелательное спокойствие. Казалось, глаза у нее были живыми. Это было самое одухотворенное женское лицо, какое мне приходилось когда-либо видеть.
