Зачастили и уже знакомые нам питерцы: Лео, Женя Кричман, Жгиров, Кирилл Воскресенский, Гена Зайцев
[13], Меланья… Нарисовалась даже хипповая троица из Тбилиси: Гурам, Шота и Наина. Гурам утверждал, что они единственные хиппи во всей Грузии. Хотя грузины, по его словам, вовсе не считали себя частью СССР (даже якобы в аэропорту объявляли: «Внимание, объявляется посадка на рейс в Советский Союз, по маршруту Тбилиси — Москва), к проявлениям западного либерализма в виде потертых джинсов и длинного хайра у мужчин они относились крайне не толерантно. Вот троица и перебралась в Эстонию — поближе к реальному Западу.
В те времена под Таллином находился известный по всему Союзу рыболовецкий колхоз им. С. М. Кирова. Тут были очень крутые зарплаты, а для колхозников устраивались шумные и дорогостоящие мероприятия. По «Песочнице» прошел слух, что в этом колхозе будет рок-концерт с бесплатным пивом по случаю летних Дней молодежи. Но когда наша десантная рота высадилась на кировском побережье, никаких предполагаемых позиций мы не обнаружили: ни рок-концерта, ни пива. Пипл угрюмо переминался с ноги на ногу в ожидании обратного автобуса. Папирос тоже не было. А курить хотелось! Неподалеку от остановки, на пригорочке, разложила скатерть с напитками и закусками компания местных рыбарей. Я решил стрельнуть у них сигаретку. Не успел я еще подойти, как мне уже машет человек из их команды:
— Эй, ты кто? Давай сюда!
— Я… литовец! Хочу курить.
— А выпить не хочешь?
После первой стопки сразу же пошла прана по сосудам.
— Ты что тут делаешь?
Я сообщил, что скрываюсь от советской власти за участие в народном восстании:
— Каунас, революшн, баррикадас!
— А твоя компания там, на остановке, — тоже литовцы?
— Да, литовцы! Мы должны были встретить здесь наших эстонских друзей, но как-то потерялись…
— Ну так зови своих приятелей сюда!
Через пять минут вся наша тусовка, которую я оперативно предупредил про «литовскую революцию», сидела вокруг импровизированного стола. А водки — залейся. Сразу видно: колхоз-миллионер. Эдика от такой наглости даже немного заколбасило:
— Вова, карэн уркас вырубонас! — обращается он ко мне (Карэн — это наш знакомый урка), намекая, что пора бы и честь знать, а то ведь местные могут и не понять юмора.
— Герай, баррикадас но пасаран!
Ну как отсюда уедешь, когда только-только появились белокурые девахи-рыбачки — налетели щебечущей стайкой на наш издержавшийся гаубичный взвод. Я решил остаться вместе с герлами. Как оказалось, правильный был выбор. Они отвели меня на местную дискотеку, представив своей клике литовским революционером из Каунаса, только что с баррикад. Народ проявил недюжинную солидарность, тосты только и опрокидывались под «No pasaran!». Я чувствовал себя прямо-таки Оводом. В довершение ко всему одна из русалок затащила меня к себе на чердак, на сеновал. Правда, с утра имела место быть немного стремная сцена. Подруга повела меня вниз, в дом — познакомить с семьей, накормить завтраком. Ее папа, голый по пояс усатый амбал, посмотрел на меня с интересом:
— Ледукас? Литовец?
Я энергично закивал:
— Ледукас, ледукас!
И тут он что-то меня спросил по-литовски. Мне это стало ясно по интонации, но я ничего не понял. Да и вообще, кроме «герай», по-литовски ничего не знал.
— Герай!
Я ему кивнул с выражением «знаем, знаем» и тут же постарался что-то втереть по-эстонски, с якобы литовским акцентом. Главное — сбить папу с толку, а то, не дай бог, откроется история — сильный выйдет конфуз…
— Ну и что теперь будешь делать?
— Хочу пойти посмотреть город. Никогда здесь не был!
Дочка вызвалась меня сопровождать. Мы в самом деле поехали из Кирова в Таллин, и рыбачка водила меня по Старому городу, по всяким таким забойным для туристов местам, а я все думал, как бы случайно не напороться на знакомых. Бог миловал — все сошло. Но ее знакомые, как ни странно, повстречались.
— Это кто с тобой?
— Да так, один ледукас. Из Каунаса…
Вечером, когда уже темнело, я ее посадил на автобус до Кирова. Моего литовского адреса она не спросила. Эстонские девушки очень воспитанные.
Одним из самых крутых сейшнов на раннем этапе развития советской хип- и рок-культуры был двухдневный фестиваль в Тарту летом 1972 года. Народу навалило очень прилично, причем не только из Прибалтики. В первый день зажигали на тартуском стадионе. Народ бросился танцевать. Менты стали пресекать такое спонтанное поведение. Астральный начальник не давал им покоя… Получилась странная ситуация: на сцене выламываются рокеры, динамики убивают, а на земле сидит по-концлагерному, на корточках, народ. Всякая попытка встать на ноги жестко подавляется: типа, сиди и не рыпайся! Народ начал напрягаться. Все больше и больше непокорных поднимаются, назло псам режима, с колен…
Церберы в панике. Они не знают, что делать. И тут, словно сговорившись, милиционеры все вместе, человек семь-восемь, бросаются к Солдату и берут его в коробочку. Парень слишком близко подошел к сцене, оторвавшись от основной массы танцующих, вот его и взяли на мушку. Толпа страшно возмутилась, засвистела. А когда менты вели Солдата сквозь строй, народ просто бросился на них и отбил узника. Менты разошлись. А через минуту Солдат вновь нарисовался перед толпой, снова слишком близко подошел к сцене и опять был схвачен сгруппировавшимися ментами. И вновь отбит толпой. После чего он появился и в третий раз, изгаляясь в еще более развязной манере. Но менты его уже не тронули: уступили поляну. И тут весь народ затанцевал с удвоенной энергией!..
Спать отправились к одному местному челу-студенту, любезно предложившему свою комнату нашей интернациональной бригаде. Разлеглись буквально вплотную друг к другу, человек двадцать. А окна — не открыть! Ирка Лягуха воспротивилась: «Ой, тут холодом аж зарезает, заиндевеем!..» Я промучился часа два, а потом пошел спать в прихожую. Там вовсю трахались две парочки: Бирути с приятелем пялили каких-то местных девок. Так что мне пришлось переместиться аж на самую лестницу. Минут через десять ко мне присоединилась еще пара человек, также не выдержавших пытки герметической комнаты. Ну что ж, спали мало — зато поржали…
На следующий день сейшн должен был проходить в местечке Эльва под Тарту. Это была совсем дикая местность; открытая эстрада скрывалась под вековыми деревьями, обступавшими естественный амфитеатр с трех сторон. Здесь можно было практически открыто бухать и даже мазаться! Активисты моментально надербанили маков, кто-то достал батлы. На сцене царил жесткий хард-рок. Кто лежал, кто ползал, кто стоя изображал, как он себя чувствует… Вдруг пространство резко прорезал звук спецсигнала. Я обернулся. Буквально в двух шагах от меня резко тормознул серый милицейский микроавтобус, из него выскочил мент и открыл дверь. Но оттуда никто не вышел. Я обернулся и увидел, как буквально мимо меня проносят за руки и за ноги упитого абсолютно в хлам человека с длиннющим хайром, волочащимся буквально по грязи. Да и сам человек был полностью в грязи, как будто нарочно извалялся. Такой вот Вудсток… «Да, — подумалось мне, — сильно парень схакует, но жалко, когда тебя вот так прямо уносят со всеобщего праздника!» Это был, как потом выяснилось, Рейн Мичурин
[14] — наша первая с ним встреча (он ее, к сожалению, не помнит). Рейна загрузили в микроавтобус и увезли. А меня кто-то аккуратно взял за руку:
