Если прибавить сюда еще четыре вида пустоты, а именно: реальную пустоту, нереальную пустоту, пустоту, имеющую собственную реальность, и пустоту чужой реальности, то всего получится двадцать разновидностей шуньяты. Кроме того, как сказано в «Источнике мудрецов», «если делать классификацию шуньяты по словесному описанию, то получится два вида: пустота, исключающая сочетание явления и его шуньи, и пустота, исключающая возможность разложения истины на составные части»
[153], — итого двадцать два вида.
Эти «двадцать две сияющие пустоты» играли особую роль в магической практике эфирных путешествий, которой мы с Ленноном некогда предавались на досуге. Снятие всех покровов пустоты приводит к оголению коры мозга, в результате чего параноидальная интуиция начинает реагировать непосредственно на космическое излучение запредельной мудрости. Обычно результатом такого состояния бывает обморок. Но можно задержаться в промежуточном состоянии бардо, позволяющем созерцать магическое закулисье лаборатории вселенной и при желании прибегать к наличествующему там оперативному инструментарию.
Оголение коры мозга на высокогорье в условиях масштабной пространственной изоляции от мест человеческого обитания ведет к непосредственному контакту с чистой небесной средой за пределами ноосферного фильтра. В таком состоянии человек непосредственно телепатирует окружение, растекаясь мыслью по софийному древу сефирот. В более приземленных, а тем более городских, условиях мысль преимущественно разлагается в локальном астрале, гоняясь за призраками.
«Ом мани падмэ хум!» Выпрямившись, я открыл глаза. Черный аскет продолжал сидеть напротив, но уже без нимба. Теперь мне стало понятно, что это был выступ скалы, имеющий очертания сидящего человека, а за нимб Будды я принял диск солнца, садившегося прямо за каменной фигурой. И все остальные персонажи храмовой иерархии тоже оказались выступами гранитной стены цирка, за счет предзакатных теней превратившихся в художественные изваяния. Зато небо осталось настоящим. Оно было так близко, что я почти слышал шаги расхаживающих по нему небожителей.
На следующее утро Плохой поправился, и мы отправились дальше. Выйдя к северному краю цирка, мы оказались в преддверии новой долины, которую нужно было преодолеть на пути к Искандеркулю. Через два часа мы спустились к месту слияния двух горных потоков — «нашего» и еще одного, стекавшего с ледника из боковой долины. Судя по карте, именно эта долина вела на перевал, за которым лежало озеро Александра. Мы решили сделать здесь — в приятной тени деревьев у бурлящей воды — привал.
Через некоторое время на нас вышел аксакал в компании четырех женщин. Как выяснилось, он сопровождал дам на водные процедуры у священного источника, располагающегося в непосредственной близости от места нашего привала. Компания взяла наискосок, вверх по склону, и исчезла в густых зарослях арчи. Примерно через час они оттуда вернулись, распаренные, словно после бани. Мы, конечно же, тоже решили сходить «попариться».
Источник, именуемый Кух-Чашмой, представлял собой естественное углубление в горной породе, размерами с обычную ванну в городской квартире. Необычной была вода в этой ванне: теплая, почти горячая. Как выяснилось позже, Кух-Чашма — это естественный радоновый источник. Пространство вокруг водного ложа густо заросло высокой травой, одновременно игравшей роль естественной ширмы от посторонних глаз. Лежа в теплом радоне, можно было наблюдать раскрывающуюся перед глазами колоссальную горную панораму. Это было нереально, как в сказке, и вместе с тем гиперреально, на уровне прямого телесного свидетельства.
Приняв радоновую ванну, мы полезли на перевал. Тропа шла вверх, вдоль реки, через зеленые склоны, по которым с расположенных выше ледников бежали ручьи горной воды. Протекая сквозь ароматические целебные травы, в изобилии растущие в этих местах, вода приобретала вкус совершеннейшей амброзии. Кроме того, многие источники в окрестностях Искандеркуля, и в Фанских горах вообще, золотоносны. Прибавьте сюда большое содержание мумийной руды в породе, и вы получите напиток богов — золотую хаому
[154].
Подниматься пришлось довольно долго, а потом мы совсем сбились с пути, потерявшись на высокогорном каменном плато между несколькими седловинами. Наконец уже в сумерках мы заметили горящий на склоне костер и направились, естественно, туда. Это оказались чабаны с отарой, которые шли с Искандеркуля вниз, в Регар. По их словам, они стояли уже почти под перевалом. Слава богу, чабаны дали нам для ночевки толстые теплые бурки из верблюжьей шерсти, а наутро отрядили самого молодого из них показать нам путь на перевал.
Мы шли, наверное, часа два, не менее, все вверх и вверх, забираясь круче и круче, словно по ступеням гигантского колдовского замка. Наконец мы взошли-таки на зажатый между двумя острыми черными готическими скалами гребень седловины. На самом перевале стоял гигантский красный камень, на котором было выведено аршинными белыми буквами: «Умный в гору не пойдет!»
По ту сторону перевала, насколько хватало глаз, лежал снег. Оказалось, что по крутым заснеженным склонам можно съезжать на спине, что мы и сделали. Потом, спускаясь среди гигантских морен и огромных ледяных глыб, лежащих в изобилии на больших высотах, мы достигли растительного пояса, и нашим глазам открылась широкая долина, заросшая арчовым кустарником и усеянная розовыми скалами. Над всем этим великолепием царили отдаленные снежные пики.
Спуск в долину Искандеркуля представлял собой перманентный перформанс естественного происхождения: невероятные формы скал, разнообразие оттенков породы, кристальная вода, целебный запах арчи, благоухание трав и идиллические отары белых овец на поросших лекарственными травами отрогах. Мы шли вдоль ручья шириной в метр и примерно такой же глубины.
Окружающий пейзаж почему-то вызвал у меня ассоциации с «Венским лесом»: казалось, что вот-вот из-за вековых деревьев, высоко возносящих густые изумрудные кроны к сияющему в безграничной синеве королю-солнцу, выскочит волшебный олень, выйдут герои опер и оперетт и откроется лебединое озеро. И оно открылось! Несколько ручейков вроде нашего сливались в единой пойме, представляющей собой некое подобие лесного озерца. По берегам водоема рос тростник. В воде, правда, плавали не лебеди, а утки, но это было уже не принципиально.
Мы присели на зеленой полянке у берега, достали остатки еды, музыкальные инструменты и прочие роскошества. Судя по всему, до Искандеркуля оставалось не очень далеко, и мы решили сделать привал часа на полтора. В момент самого оттяга вдруг откуда ни возьмись нарисовались два таджика — в чалмах, с посохами, при кинжалах и других традиционных прибамбасах. «Салам-салам! Ч'хели?» — «Нахз!» — «Чо'мери? Э-э-э… Забони точики медони?» — «Кам-кам медонам»
[155]. Ну слово за слово гости присели, увидели дутор. Один из них, тот, что постарше, с черной как смоль бородой, засверкал глазами.
