Родригес никогда прежде не курил, поэтому сыпанул из наскаду на ладонь внушительную горку, потом, подумав, добавил еще. Покрасовавшись перед дамами, наш морячок с томным выражением лица как бы нехотя открыл пасть и ссыпал туда с лапы зелье. Затем откинулся на спинку скамейки, вновь положив ногу на ногу. Потом сел прямо. Нагнувшись, сплюнул перед собой зеленую жижу. Поднял голову. Побледнел. Опять согнулся, сплюнул еще, затем резко полоснулся. И еще раз, и еще. Через минуту Родригес стоял раком, блюя прямо под себя, напротив скамейки с таджикскими девушками, которые, наверное, никак не могли взять в толк стремительность смены характерного образа главного героя сцены.
Другая интересная особенность насвая состоит в том, что после него не хочется курить обычный табак. Я испытал этот эффект на себе. Буквально на следующий день после первой пробы «сухого коньяка» я при попытках закурить простой табак вдруг начал испытывать противную тошноту. И желание курить просто как рукой сняло. Оно не возвращается до тех пор, пока сидишь на насвае. Основная часть автохтонного населения Средней Азии — некурящие, в смысле «курят» только насвай.
Насвай обычно продают на базарах бабаи. Эта торговля в советское время была одним из секторов частной экономики, на который государство закрывало глаза. Бабаев на базаре милиция обычно не трогала (хотя при желании могла взять за жабры). То же самое касалось торговли насваем на дому. В целом власти уважали народную традицию «сухого коньяка» и не вязались, если все происходило по понятиям. Насвай значительно дешевле сигарет. Его недельная доза стоила до начала перестройки примерно пятьдесят копеек. В кишлаках за рубль можно было купить месячную дозу, где в роли наскаду выступала пол-литровая бутылка.
Куря насвай, очень важно научиться не только правильно класть его под язык и не делать глотательных движений, но также грамотно сплевывать — так, чтобы во рту не оставалось случайных крупинок. Новичкам после каждого сплевывания рекомендуется хорошо прополоскать рот водой, иначе, попав со слюной в пищевод, даже ничтожные крупинки наса вызовут тяжелую тошноту, а то и бурную рвоту. Впрочем, такой же эффект может произвести, в особенности на новичков, даже сам запах насвая. В связи с этим ходит легенда, что в хорошие, убойные сорта «носового» (еще одно название) традиционно подмешивается куриное дерьмо, придающее препарату особенный пикантный вкус. В любом случае интенсивно нюхать сырой насвай я никому не советую.
Сплюнутый на землю насвай выглядит как густо-зеленая жижа. Один человек мне рассказывал:
— Я приехал в Таджикистан и работал первое время в одном министерстве. Хожу по коридорам и вижу то здесь, то там какие-то зеленые лепешки. То же самое — на улице. Сначала думал, что это неведомые мне птицы гадят…
Вообще же культурным считается сплюнуть насвай не просто перед собой — действительно как птице нагадить, — а куда-нибудь в сторону, на газон к примеру. В традиционных общественных местах типа чайханы, а также в частных домах имеются специальные плевательницы. Обычно это простая банка с водой. Я очень страдал от отсутствия таких банок в местах за пределами ареала восточной культуры, например, в своем родном Таллине: закуришь в кафе насвай, а сплюнуть некуда! Остается только пепельница, или же приходится идти в туалет. Да, не догоняют болотные люди (как именует северных европейцев мой друг Али-Паша), что такое ориентальный кайф!..
Настоящее имя Вороны — Саша. Его тайное имя — Аз-Зох
[137]. Совсем тайное — Зох-Хар
[138]. Имеющий ум, сочти фигуру зверя! Вороний загончик стал моей первой душанбинской крышей. Вариант этот имел как свои плюсы, так и минусы. Плюсы состояли в том, что здесь я мог спокойно отлежаться, отоспаться, послушать музыку, просто оторваться. В примыкавшем сарайчике стояла стереоаппаратура, имелась скромная, но по местным нормам того времени гигантская коллекция западных винилов, стены были заклеены постерами рок-идолов. В течение дня — и в присутствие, и в отсутствие Вороны — приходили разные люди, часто с шаной
[139], а то и с девушками. Иногда девушки даже оставались ночевать. В общем, это был неплохой плановой чилаут в самом центре города.
Минусом было прежде всего отсутствие туалета. В принципе, туалет находился в доме напротив, в квартире, где Сашик жил с мамашкой, женой и пеленочным бебиком. Но ходить туда в отсутствие «хозяина» было неловко. Да и в присутствие это не всегда удавалось, потому что семья, естественно, напрягалась по поводу посторонних. Допустим, по-маленькому можно было просто отойти в кусты во дворе, за сарайчиком, а вот по-крупному приходилось выбираться в городской сортир, благо ближайшее из таких заведений располагалось в паре минут ходьбы.
Там был небольшой квадратный скверик, по типу Летнего сада обставленный по периметру «античными» гипсами. В центре сквера располагалась огромная круглая клумба. Здесь же, на уровне грунта, начинался спуск в шахту туалета, находившегося прямо под клумбой. Все вроде бы ничего, и единственная проблема заключалась в том, что не было электричества. Свет проникал в подземелье через узкие щели под потолком. Однако от заката и до рассвета тут царил полный мрак, и фундаментально оправиться в таких условиях было весьма затруднительно, если не сказать стремно. Еще одним минусом моей резиденции на Коммунальной было периодическое, хоть и нечастое, мельтешение во дворе соседей. Впрочем, никаких проблем у меня с ними никогда не возникало.
Ворона был родом из местной привилегированной семьи: его мать преподавала географию в Душанбинском университете, и весь двор ее уважал как интеллигентную женщину. Сам Ворона учился в этом же университете на экономическом факультете. Однажды он пригласил меня ради хохмы
[140]на лекцию.
Как обычно, с утра пораньше он пришел в загон, принес зеленый чай с лепешкой и фруктами и после завтрака замолотил папиросу двойной длины.
— А че, Вовчик, не хочешь сходить ко мне на лекцию? Посмотришь наш университет. Во будет приход!
— Ну что ж, почему бы и нет?
Корпус, где занимался Ворона, находился в пяти минутах ходьбы от дома, на той же улице Айни. Мы вошли в здание, поднялись на второй этаж и расположились за столом в самом последнем ряду аудитории. Ворона меня представил сокурсникам как члена некоей комиссии, который будет присутствовать на лекции. Наконец пришел преподаватель. В зале собралось человек сорок, и лектор меня, по всей видимости, не заметил, а может быть, просто не обратил внимания — мало ли что. Началась лекция. Я уже не помню, о чем там шла речь, но меня вдруг резко начало пробивать на стеб. Сначала я пытался подавить смех. Ворона, заметив это, с опаской зашептал:
