Летом того же года эти рясы, так и не сданные назад в театр, были использованы в новом маски-шоу, помасштабнее предыдущего. У нас в Таллине тогда снимали фильм про Тиля Уленшпигеля и в качестве массовки набирали разных людей. На Ратушной площади был организован средневековый рынок: с лотками, акробатами, стражниками и даже специальным инквизиционным костром, где к возвышавшемуся над всей сценой столбу было привязано чучело растрепанной ведьмы, обложенное внушительными вязанками хвороста. По рынку тусовался загримированный и переодетый народ, рыскали киношники и раздавала в мегафоны команды режиссура. Мы с Эдиком наблюдали за всей этой сценой со стоявшей неподалеку от места действия лавочки, скручивая папиросу. Тут я вспомнил, что у меня дома завалялись две монашеские рясы. Не слабо ли будет для прихода прикинуться под доминиканцев и затесаться в толпу? Эдику идея понравилась, мы сгоняли за рясами и, подходя к съемочной площадке, надели их поверх одежды. Получилось неплохо. В таком виде мы запросто зашли за техническое ограждение и принялись разгуливать по рынку. И тут, к удивлению, обнаружили знакомое лицо: Викинг!
Этот Викинг был странный парень. Родом из Барановичей, он в самом деле напоминал своим видом, учитывая волнистый хайр до плеч и серьезную бороду, древнего берсерка — человека-медведя. И вместе с тем — православного батюшку. В Таллин Викинг, он же Витя, приехал вскоре после Леннона, тоже по наводке Люти — той самой девушки, с которой я впервые встретил Сашу в нашем городе на Ратушной площади снежным январским днем семьдесят четвертого. Для вписывания в уленшпигелевский типаж Викинга даже не пришлось специально гримировать. Он играл роль нищего, сидя на земле, в лохмотьях и босиком, прислонившись спиной к столу менялы.
Прямо у него под ногами я увидел знакомую фигуру из двух длинных булыжников: L — лобное место, мистическая Голгофа. В это время режиссер начал давать команды в мегафон. По всей видимости, сцены были просчитаны, и народ, находившийся в поле зрения камер, должен был выполнять какие-то строго определенные действия. А нам с Малышом что делать? Тут мне пришла в голову одна идея, и я срочно поведал ее остальным.
Викинг, который по официальному сценарию должен был просто сидеть — почему-то со свечой в руках — перед своей деревянной чашей для подаяний и ни хрена не делать, превращался в торговца-свечника. Мы с Эдиком, два монаха, подходили к нему, потом я доставал из кармана монету и бросал ее в чашу. Викинг со словами «спасибо, падре» протягивал мне свечу, которую я церемонно принимал, крестя при этом берсерка характерным римским двуперстием.
— Приготовились, — послышался голос режиссера, — камера!
Тут весь народ вокруг заходил, задвигался, откуда-то взялись всадники в латах… Мы с Эдуардом, следуя собственному сценарию, как бы прогуливаясь с глубоко опущенными на лицо капюшонами, подошли к Викингу.
— Благослови, святой отец!
Я демонстративно кинул в чашку медную монету… И здесь все почему-то закричали, запричитали… Я глянул в сторону — над центральным столбом поднимались черные клубы дыма, словно горели автопокрышки. Это инквизиторы подпалили ведьму. Огненные языки взмыли к небу, в синеве которого высоко-высоко блестел крест на шпиле церкви Святого Духа. Это, собственно говоря, был единственный дубль, в котором мы с Эдиком снялись в качестве монашествующих ученых.
Мы оставили Викинга сидеть у его чаши, а сами прямо в рясах отправились на поиски новых приключений. Хорошо, что в это время весь центр Старого города был буквально заполонен артистами, так что наш вид на этот раз — даже в винном отделе гастронома, не говоря уже про папиросу в руке, — ни у кого не вызывал каких-либо особых эмоций.
Как-то раз я зашел к Леннону в его знаменитые апартаменты у Вечного огня. Взглянув на Сашу, я поразился огромному свежему шраму на его левой щеке.
— Шрам украшает мужчину, — сказал он мне, смеясь.
Но суть дела разглашать отказался. Намекал лишь на оккультные бои с магическими противниками. Леннон всегда оставался верен себе. В стремлении к абсолютному гнозису, предполагающему полное преодоление в себе всего человеческого, он с недавнего времени даже пытался есть сырую плоть. Впрочем, организм такие деликатесы упорно отказывался перерабатывать. Однажды его вырвало сырым мясом прямо на ковер у меня в комнате.
В теологии Саша тоже пошел весьма далеко. Его последняя теория состояла в том, что определенные магические практики способны избавить от вечного ада не только людей, но даже самого Сатану. Искупление грехопадения Люцифера — та самая проблема, которая двигала Леннона на самые, казалось бы, умопомрачительные «человеконенавистнические» проекты. Одним словом, его джокерский пароль звучал так: «В магии все дозволено, в магии все возможно».
Рам относился к ленноновским экспериментам весьма неодобрительно и даже совсем запретил ему ездить к себе. Мне Дед говорил по этому поводу:
— Общение с Блэк Сашей будет тебе сильно мешать, поскольку он нагнетает вокруг себя черномагические силы, которые потом воздействуют на все его окружение. Вопрос в том, как долго он сможет управлять этими силами, насколько хватит его концентрации. Тем более что постоянная концентрация как перманентный стресс подрывает саму способность концентрироваться, поэтому тот, кто не владеет нуль-защитой, в конечном счете сам становится жертвой вызванных им концентративных сил. Это старая истина.
Интересно, что вскоре после этого разговора Леннон рассказал мне странный эпизод. Речь шла о магических талисманах, которые мы однажды сделали себе в Лангерма из данного Рамом материала. На вид каждый талисман представлял собой расписной тряпичный мешочек на шнурке, в который были вшиты различные средства. Рам лично зарядил оба мешочка, сообщив им особую колебательную частоту в диапазоне радио самадхи.
И вот я как-то заметил, что ленноновский талисман как бы прожжен: в дыру с обгоревшими краями выглядывало лицо Парамахансы, маленькое фото которого составляло часть содержимого всей упаковки. Саша объяснил, что во время очередной «медитации» из печки выскочил уголек и попал прямо в мешочек. Леннон это воспринял как знак вхождения в талисман силы космического Агни в роли защитного идама.
Между тем ходили разговоры, что это Викинг порезал Леннона за Люти. По ночам Викинг мел улицы Старого города, а днями рисовал черной тушью на белых листах псевдоготические пространства средневекового миража — с черными кошками, вещими во́ронами, колдунами-монахами и магическими королевами. В качестве самой главной из них — той, кто всех румяней и белей, — и на полотне, и в жизни выступала Люти, родившая берсерку ребенка.
Жил Викинг в средневековом доме, втиснувшемся в градостроительный разлом между католическим костелом и православным храмом, в небольшой служебной квартирке, один. Атмосфера в этом пространстве, надо признаться, была накачана вполне мракобесная. Видимо, полярность спиритуальных полей, помноженная на многовековую кладку, хранящую вибрации десятков поколений, сделала свое дело. Впечатление усугубляли развешанная по стенам готика, блики свечей и, конечно, сам хозяин. Было ощущение, что где-то рядом летают привидения — стоит лишь прислушаться и присмотреться…
