Однажды мы с Эдиком, Родригесом и Бамбино зашли к Леннону на день рождения, который тот отмечал в квартире родителей жены, так сказать, в семейном уюте. После того как теща с тестем выставили нашу перебравшую компанию на улицу, мы, включая именинника, продолжили схак во дворе за гаражами — стучали железными ломами по жестяным листам, хором рецитируя экстремальные формы алкомистического панк-рэпа: «Ом мани падмэ хум, ом мани падмэ хум!» Соседи нас не поняли и подняли по поводу джема страшный гвалт. Это был знак того, что пора догнаться, и мы отправились в магазин прямо по проезжей части большой магистрали, связывающей Мустамяэ с центром города. Перегородив всю правую проезжую полосу на полусогнутых ногах, мы прихлопывали в такт, аккомпанируя Бамбино, который, чудовищно выламываясь, пел «Jailhouse Rock»:
Lets rock, everybody, lets rock.
Everybody in the whole cell block
Was а-dancin' to the Jailhouse Rock!
Благо идти нужно было недалеко, большого транспортного затора мы не произвели, и милиция снять нас с трассы не успела. Леннон с Родригесом бросился в магазин, мы с Эдиком остались сторожить Бамбино, который, ненароком взглянув на часы, заявил, что у него подошло время медитации, тут же демонстративно уселся в позе лотоса прямо на ступеньках перед входом, закрыл глаза и отлетел. Слава богу, Леннон с Родригесом достаточно быстро затарился, так что уйти в глубокое самадхи мы нашему товарищу не дали. Это он сделал чуть позже, в вытрезвителе, куда попал вместе со мной, после того как нас, вернувшихся к гаражам, зацапали-таки менты по наводке нетолерантных соседей. Когда нашу компанию грузили, мы с Бамбино упорно возмущались по-английски, на что разводящий бросил шоферу:
— Этих — в отделение, англичан — в английское посольство!
В один момент на меня вышли Гена
[124] и Рэд
[125]. Гена интересовался хатха-йогой и разного рода психосоматическими экспериментами, в основном параноидального порядка. Рэд, настоящее имя которого было Баграт, подходил к жизни больше как артист. Баграт часто бывал в Москве и активно дружил там с рядом экстраординарных персонажей, среди которых были детский писатель Геннадий Снегирев
[126] (о нем речь впереди) и известный секс-гуру Виталий Аверьянов-Варавера
[127] — изобретатель магической дисциплины астрального карате (или ахарата-карате).
Как выходило из Варавериных текстов, которые имелись у Рэда в большом количестве, в 1970-х годах группа Аверьянова произвела в мире психоэнергетическую революцию, которая создала предпосылки для скорого всемирного триумфа коммунизма — ибо ахаратчики ставили главной целью своей группы «поддержку идеи коммунизма в астрале». Варавера вел магическую войну с фашистской Шамбалой и грозился в своих писаниях телепортировать на Тибет роту советских автоматчиков, чтобы те «изрешетили изнеженные телеса шамбалитов».
О практике ахарата-карате мне рассказывал Тынис, который независимо от Рэда поддерживал с Аверьяновым близкие контакты и время от времени навещал того в столице.
— Вхожу я в его квартиру, — описывал свою первую встречу с гуру Тынис, — а навстречу мне выскакивает совершенно голая женщина с горящими, словно фары, глазами и истошно кричит. Оказывается, это у них такой психологический тест, называется «железная рубашка».
По информации Тыниса, Варавера был постоянно окружен многочисленными шакти. Его московское жилище было сплошь увешано живописью собственного производства, изображавшей в основном астральных персонажей потустороннего мира: демонов, идамов, инкубов и разного чина стратигов.
Рэд интересовался возможностью ксерокопирования произведений гуру и обратился ко мне как к человеку, в этих материях сведущему. В качестве противоядия я дал ему почитать НГТ. Потом он попросил свозить его к Раму. Мы туда поехали вместе с Геной. После этого визита, как ни странно, йогой заинтересовалась багратовская жена Нина — крымско-татарская ворожея в личине администратора ресторана интуристовской гостиницы. Нина была старше и опытнее Рэда, самостоятельно растила трех дочек от предыдущего брака. Видимо, на ее мотивацию к обретению йогического контроля над силами кармы повлияло рамовское нуль-излучение, которое Баграт привез с собой из Лангерма.
Зато Гена, по словам Рама, был настолько параноидален, что работать с ним практически не имело смысла: человек, который не в состоянии держать парус своего швертбота, будет унесен ветрами, никогда не достигнув порта назначения.
Однажды Гена привел Пашу. Это был вообще уникат. Мы собирались небольшой компанией поехать на взморье под Пярну, отпраздновать Иванову ночь. Паша, невысокий, коренастый, стриженный наголо, сразу представился йогом. Странности в его поведении я почувствовал еще в электричке. Он постоянно грузил меня йоговскими телегами, бесконечно расспрашивал и интерпретировал услышанное.
— Паша, — не выдержал я, — что ты все о йоге да о йоге! Нельзя ли о чем-нибудь другом поговорить?
— Если я не думаю о йоге, то думаю о бабах, а это меня так вставляет, что крыша едет. Так что давай лучше о йоге…
Ах вот какой ты йог! Из дальнейшей беседы я понял, что у парня действительно проблемы с кундабуфером
[128]: животная гиперсексуальность искала выхода, иногда — разрушительного. Паша не раз отлеживал по этой причине даже в буйняке. В йоге он видел волшебное средство избавления от одолевавших его демонов, что в принципе можно было только приветствовать.
Мы расположились на песчаном побережье, у самой кромки воды. Под ближайшими соснами, за дюнами, поставили палатки. На берегу воздвигли гигантское бревно, обложив его сухими ветвями. Достали выпивку с закуской, гитары, флейты и барабаны, папиросы. Когда стемнело, запалили бревно. После этого сами собой покатили шаманистические пляски. Круче всех выдавал Паша. Он извивался, выгибался в мостик, потом с титаническим рыком распрямлялся, ошарашенно осматривался и снова с рыком падал назад, лихорадочно изогнувшись, на руки. А затем он стал ворочать и носить на хребте огромные бревна, прибитые к берегу ласковой волной вечернего прилива, вращаться с ними на месте и разговаривать с духами на неизвестном языке. Наконец он рухнул, полностью обессиленный, на песок и затих…
