— Это магическая трава!
А затем, попросив еще порцию, он в очень веселом настроении упорхнул в снежную ночь. После этого где-то раз в месяц-два Агитатор спрашивал у нас на раскумарку, подходя к этому делу с большой основательностью. Видимо, именно так и должен курить настоящий аксакал — с толком, чувством, расстановкой, без базара…
Ближе к весне Оля с Ирой собрались обратно в Москву, очень звали меня с собой, и я решил составить им компанию. В столице мы поселились на Ириной квартире, которая находилась в десяти минутах езды автобусом от станции метро «Щелковская», поэтому саму хозяйку тоже прозвали Щелковская. Дом стоял прямо на опушке высокого елового леса. Это была крайняя черта города. Четырехкомнатные апартаменты располагались на последнем этаже, так что вид из окна был вполне птичий.
В одной комнате жила сама хозяйка, в другой — Оля и ее тогдашний муж Игорь Художник
[102]. Третью комнату снимал другой художник — Саша Акилов
[103], душанбинец, учившийся во ВГИКе, у которого в комнате часто зависал мой старый приятель Рыжий, тоже выпускник этого вуза, хорошо знавший всю тогдашнюю кинотусовку. В Сашиной комнате стоял большой шатер, сделанный из восточных тканей и платков, в котором можно было почувствовать себя настоящим шахом. Еще одна комната предназначалась для гостей, туда меня и поселили. В центре этой комнаты, на круглом столе под круглым абажуром стояла круглая клетка с черным пернатым существом типа скворца, которое все называли Птицей. Когда Птица слишком расходилась, клетку накрывали большим черным платком и дули туда хороший «паровоз». После этого Птица повисала на жердочке вниз головой, затихая до следующего состава. Еще была кухня, где практически каждую ночь тоже кто-нибудь спал.
Народу сюда ходило много: Ирины подруги, рассуждавшие о психоанализе; Володя Степанов, приносивший интересные книжки про французских оккультистов; Сережа Семкин, любивший под аккомпанемент бубна спеть что-нибудь из текстов московского поэта Жени Адмирала
[104]:
А когда иссякнут бомбы и патроны
И разрушат ваши города,
Вы умрете, как слепые махаоны,
В пламени неистового льда…
Из всей компании на работу ходил один Игорь. Остальной народ все свободное время больше оттягивался в измененном состоянии. Однажды от нечего делать наши дамы предложили заварить чайку с астматолом. В тот сезон астматол — табак для астматиков, который заваривают и пьют, — был модным средством.
Вот как описывает астматольную таску Йокси в своем дневнике: «Тем летом по улицам бывшей литовской столицы каждые пять минут дефилировали военные и милицейские патрули с собаками. В воздухе чувствовалось напряжение третьей годовщины каунасского восстания. Наш хайратый десант прибыл из Вильнюса на электричке и сразу же высадился в большой пустой комнате где-то на набережной Нямунаса (Неман). Тут же поступило предложение: бомбить аптеку. Никто не был против, но никто и не пошел бомбить. Сигареты для астматиков продавались без рецепта, в состав „табака“ входила белена. Купив по пачке в разных аптеках, наша компания, состоящая из посланцев всех союзных республик, ссыпала табачок в общий бачок и заварила чаек…
Что потом началось! Соседи, случайно зашедшие, от предложенного чая не отказались и, весьма морщась, проглотив по полстакана, удалились. Через час в двери постучали. Естественно, никто не открыл. Тогда в дверь стали стучать молотком. Долго. Потом выяснилось, что двери не открываются, т. к. заглючившие соседи-уголовники заколотили нас досками крест-накрест. Приехали пожарные, но не к нам. Опять к соседям. Там горела квартира. Потом кто-то рассказал, что оба соседа, отец и сын, решили нас сдать ментам и заколотили двери, чтобы мы никуда не сбежали. Когда они поднялись к себе, то обнаружили у себя в доме, посреди гостиной, змеиную свадьбу. Змеи клубились и расползались по всем щелям и шкафам. Глюк был коллективный. Недолго думая, отец и сын схватили газеты и, свернув факелы, подожгли квартиру, выгоняя змеиное отродье.
А мы в это время смотрели другое кино: хозяйка квартиры, Рути, стала раскладывать по невидимым полкам невидимых кукол. Потом она спокойно, как-то по-домашнему, подняла подол и пописала. Оля-Хая, приставив указательный палец к спине Толика Батрака, вела огромного парня, как телка́, а тот, как только Оля убирала палец, тут же падал и сильно ударялся головой о пол. Я убеждал, что из любого положения есть выход, но на окнах были решетки, поскольку квартира находилась на первом этаже. Усилием воли я просочился через трещину в оконном стекле и оказался снаружи. За мною последовали Толик Батрак, Рути и Оля. План созрел как-то сам собой и мгновенно: идем в Музей Чюрлениса.
Ранним утром мы выдвинулись двумя группами: Оля и Батрак пошли параллельной улицей, а я со своей четырнадцатилетней литовской подругой направился к мосту. Там мы с удивлением обнаружили Толика, который бил тяжелым кулаком в ствол березы, приговаривая:
— Сука, ты же обещнулась, какого хуя ломаешься, проститутка? Я же тебе весь Шанель в стакан вылил. Пила, а теперь — динамо! Пойдешь со мной, блядь?
— Полегче, Толян, здесь несовершеннолетние, — показал я на Рути.
— А, Йокси! Ты посмотри на это полено. Я уже полчаса ее на найт пишу, а она целку-невидимку из себя корчит!
По-видимому, в этот момент иллюзия рассеялась перед взором Батрака, и он как-то виновато отвернулся к волнам Нямунаса. За те 15 минут, которые прошли с момента нашего расщепления, произошло еще несколько событий. Оля шла с Батраком до булочной. Перед лавкой Анатолий, как истинный джентльмен, снял с себя последнюю рубашку, повесил ее на Олю, чтобы не замерзла сырым утром, а сам, дрожа от холода, вошел в магазин, чтобы что-нибудь спиздить съестного. Толик был первым покупателем, поэтому весь персонал булочной внимательно уставился на полуголого, босого, волосатого и бородатого Батрака, который, ежась и потирая плечи, дробно отбивал зубами гимн СССР и громко вскрикивал: „Холодно! Дайте булочку, гады!“ Напугав продавцов, Толян схватил штрудель, оторвал от него кусок и кинул его в сторону кассы. „Ложись, рванет!“ — закричал московский громила-хиппи и страшно выбежал на тихую, сонную улицу. Оле стало не по себе, и она потерялась…
