В течение нескольких месяцев по их делу шли обыски и допросы в Таллине, Тарту и Риге. Число обысков достигло нескольких десятков. По крайней мере три обыска по „таллинскому делу“ прошли в Москве. Один из них — у филолога Игоря Кочеткова. В марте из Владимирской тюрьмы был перевезен в Таллин Георгий Давыдов (Хр. 29, 34). Подтвердив показания, данные им в качестве обвиняемого на следствии по собственному делу, дальнейшие показания он давать отказался. 27 мая Давыдов прибыл обратно во Владимир. В пермских лагерях был допрошен по „таллинскому делу“ подельник Давыдова Вячеслав Петров (Хр. 29). В мордовских лагерях по тому же делу был допрошен Александр Болонкин (Хр. 29, 30). Допрашивал его заместитель начальника следственного отдела Дубровлага подполковник Никитин, работающий в КГБ со сталинских времен. Из Москвы в Таллин вызывали на допрос подельника Болонкина Валерия Балакирева (Хр. 29, 30)».
Таким образом, мне стала известна подноготная ситуации с эстонскими «социал-демократами» и их русскими подельниками. Диссидентский интернационал действовал, и я ощущал себя его частью. Особенно запомнилось пророчество Солдатова: «Не успеют истечь 80-е годы…» Суд по этому делу состоялся уже осенью. Варато, пошедшему на сделку со следствием, дали условный срок, остальные участники процесса получили от пяти до шести лет.
3. Явление мастера народу
Таллин — Лангерма — Сочи, 1975–1976
3.1. Лангерма
Настоятелем храма во имя Иконы Божией Матери «Всех Скорбящих Радость», в котором служил Йокси, был отец Николай — благообразный седовласый старец с белой бородой, внешне чем-то напоминавший известного русского художника и мистика Николая Рериха. Не чуждался мистицизма и сам отец Николай. Вероятно, именно это качество притянуло к нему Йокси, вслепую жадно искавшего руководства в том психоделическом трипе, который он собирался в своей жизни предпринять. Находясь в услужении у святого отца, он выучился читать псалтирь по-церковнославянски нараспев. Будучи от рождения артистом (в театральном кружке он занимался еще школьником, вместе с Пепи), Йокси входил в роль и начинал играть голосовыми модуляциями в духе древних канторов, рецитируя басом: «Господь пасет мя и ничтоже мя лишит. На месте злачне, тамо всели мя, на воде покойне воспита мя. Душу мою обрати, настави мя на стези правды, имене ради Своего. Аще бо и пойду посреде сени смертныя, не убоюся зла, яко Ты со мною еси, жезл Твой и палица Твоея, та мя утешиста. Уготовал еси предо мною трапезу сопротив стужающым мне, умастил еси елеом главу мою, и чаша Твоя упоявающи мя, яко державна. И милость Твоя поженет мя вся дни живота моего, и еже вселити ми ся в дом Господень, в долготу дний»
[39].
Однажды Йокси мне поведал, что отец Николай рассказал ему о некоем философе и йоге, проживающем где-то на хуторе под Пярну. Священник был знаком с философом и предложил Йокси съездить к последнему — если, конечно, есть желание пообщаться, так сказать, со специалистом высокого класса в вопросах потустороннего опыта. Наличием у нас в Эстонии реального йога — по словам отца Николая в Йоксиной передаче — я тут же очень живо заинтересовался и начал расспрашивать детали. Валера ничего конкретно сам не знал и предложил мне для начала вместе сходить в гости к настоятелю на чаек, а там уже выяснить, что к чему.
Отец Николай очень радушно принял нас в своем доме неподалеку от Лысой горы в Нымме. Ознакомившись с моей трансцендентальной ориентацией, он, как могло показаться, несколько скептически поглядел на меня и сказал:
— Молодой человек, знаете, вы мне чем-то напоминаете Бердяева. Вот тот тоже все метался и не мог прийти к общему знаменателю. Ваш друг Валерий, как мне кажется, сделал правильный выбор, возвернувшись в лоно матери-церкви. Все мы как блудные дети. Ну, я думаю, вы все равно не остановитесь, пока не встретите такого мистика, как Рам…
И отец Николай рассказал про человека, приехавшего сюда после войны с Запада и занимающегося с тех пор самой настоящей йогой, усвоенной от оригинальных индийских учителей! Ехать к гуру нужно было на 102-й километр по Пярнускому шоссе, до остановки Лангерма. Оттуда от большого дуба шла сельская дорога к хутору под названием Уйни.
— Возьмите побольше еды, — напутствовал нас отец Николай, — у философа совсем нет денег, и все гости привозят продукты с собой.
На следующий день с утра пораньше мы с Йокси вышли на Пярнуское шоссе ловить попутку на 102-й километр. Прошли от черты города до столба с отметкой «14», но машину так и не поймали. Дорога как вымерла. Редкая «Волга» пронесется в сторону знаменитого курорта, везя очередную семью московских бонз на отдых в оздоровительные санатории маленького эстонского прибрежного городка. Воскресенье — нелетная погода. У Йокси под конец совсем развалилась обувь, и он закопал останки ботинок прямо у четырнадцатикилометровой отметины. Как ни странно, сразу после этого перед нами остановился грузовик с кабиной на троих, и любезный шофер предложил подбросить, как выяснилось, прямо до сто второго.
Мы вышли на автобусной остановке и тут же увидели стоящий у дороги гигантский дуб: прямо-таки двойник толстовского дуба-философа из «Войны и мира». Он был густо покрыт листвой и возносился на фоне голубеющего летнего неба, словно древо мира, ввысь, к сферам чистых идей. По ту сторону к шоссе перпендикулярно примыкала сельская дорога, убегающая широкой дугой через луг с резвящимися белыми конями за опушку надвигающегося леса. Идти надо было, по словам отца Николая, километра два. Мы, очевидно, прошли намного больше, но ничего подобного срубу, описанному батюшкой, на пути так и не попалось. Наконец, подойдя к очередному хутору, я спросил мастерившего во дворе то ли грабли, то ли телегу хозяина:
— Как попасть на хутор Уйни?
Рот мужичка растянулся в дружественной улыбке:
— Так вам нужно к Михкелю
[40] Тамму?
— Да, именно к нему!
— Так вот же туда дорога, по которой вы пришли: туда дальше, за поворот, и там еще примерно через километр, по левую сторону дороги увидите большую каменную кладку. Это и будет Уйни-талу.
Мы прошли еще с четверть часа. Как там говорил тележник, «каменная кладка»? Вот вроде и она: стена из огромных гранитных валунов, схваченных цементом. Вероятно, остатки какого-то фундаментального строения типа стойла или мельницы. Вообще в Эстонии в то время, особенно в глубинке, было много брошенных хуторов, в том числе очень богатых прежде, отстроенных все из того же гранита, с черепичным покрытием, громадным комплексом хозяйственных построек и роскошными, хотя и полностью одичавшими, садами. Пустующие поля и пашни вокруг оставленных хозяйств были усеяны ржавыми сельхозмашинами малого калибра — запряжными плугами, сеялками, боронами: остатки кулацкой техники, брошенной, вероятно, в процессе послевоенного советского раскулачивания. Вот и здесь характерная гранитная кладка, разрушенная временем и, возможно, человеком. А чуть дальше — сад и торец приземистой избы с огромной крышей. Неужто Уйни-талу?
