На следующий день я хорошо выспался и пришел на зачет одним из последних. В коридоре наши девочки все еще кучковались, и я попросил у них шпаргалку на вопрос номер тринадцать.
— Ты этот вопрос плохо знаешь? — спросила меня Алла, которая тоже собиралась идти на сдачу.
— Откровенно говоря, совсем не знаю!
— А другие знаешь, или у тебя на них шпаргалки есть?
— Шпаргалок нет, я их никогда не делаю, а с другими вопросами тоже не ахти. Ну, где наша не пропадала!
Мы вместе вошли в аудиторию, где принимался зачет. Сначала к столу подошла Алла, взяла билет. Тут же подхожу я, тоже беру билет. Поворачиваю его, чтобы посмотреть на номер. 13!!! У меня аж дыхание перехватило.
— Какой номер? — спрашивает преподаватель.
— Тринадцать!
— Тринадцать? — переспрашивает стоящая рядом Алла.
Преподаватель недоуменно смотрит на нее:
— У вас тоже тринадцать?
Алла смущается, недоумевая не меньше преподавателя, но совсем по другому поводу:
— Да нет, у меня не тринадцать. Извините…
Я тем временем занимаю место за отдаленным столом, достаю шпаргалку. Ответ подготовил по полной программе, а сам все думаю: «Надо же, как круто! Вот это да!» Посидел для видимости чуть подольше, наконец, пропустив вперед Аллу, вызвался отвечать. Бодро сыплю по первому пункту, но буквально через полминуты преподавательница меня резко осаживает:
— Да, Владимир, я вижу, что вы хорошо знаете эту тему, однако у вас рекорд по пропускам в вашей группе, и я не уверена, что так же хорошо вы знаете другие темы.
И она начала меня бомбить какими-то французами, которых я не только не читал, но чьи имена вообще впервые слышал! В общем, зачет я тогда не сдал. Выхожу из аудитории в коридор — навстречу кидаются наши девушки вместе с Аллой:
— Ну что, Коша, сдал?
— Знаете, как в классическом анекдоте: «Мочу и кал сдал, математику — нет!»
— Как не сдал? А шпаргалка? Алла рассказала, ты вытащил как раз нужный номер!
— Ну, видать, не в номере счастье!
Несмотря ни на что, девушки все же вынудили меня выдать им секрет угаданного билета. Ведь в следующий раз духа можно будет спросить, не «какой билет попадется», а «по какому будут спрашивать»! Однако провести обещанный спиритический сеанс нам полноценно так и не удалось. Проблема была в том, что для этого мы собирались в общежитии студентов педагогического и художественного институтов, а тамошние нравы диктовали особую манеру поведения. Художники-молдаване, с которыми дружили некоторые из наших дам, неизбежно превращали каждое групповое собрание в закарпатский банкет, где вино не иссякало в принципе. Поэтому в лучшем случае дело могло закончиться постелью, но никак не блюдечком.
Однако в целом в нашей таллинской компании вращение блюдечка как-то не пошло. Все хотели психоделики. Зато мне удалось привить эту практику в Москве, точнее — в подмосковном Красногорске. Здесь жил мой приятель Дима, с которым мы ездили в Бурятию. Вернувшись домой, он впал в ламаизм, который, впрочем, очень быстро был вытеснен культом Че Гевары и модной тогда теорией городских партизан. А потом красногорская тусовка заразилась вирусом тантризма: несколько местных флэтов были превращены в эффективные тантрадромы, где практиковались самого широкого разлива возлияния, влияния и вливания.
Однако, согласитесь, находясь в Москве, жалко тратить время на оргии — ведь тут столько вокруг всего! Как-то раз в перерыве между пуджами я предложил провести экспериментальный спиритический сеанс. А то какая тантра без реальной мистики? Одной трын-травой сыт не будешь! Расчертили лист, достали блюдце. На этот раз руки наложили человек шесть. Я начал инвокацию Тары: «Ом таре туттаре туре соха!» И буквально через минуту блюдце зашевелилось! Всех как будто замкнуло током. Я продолжал спрашивать Тару, будет ли она с нами разговаривать и так далее. В ответ блюдце стало ходить по кругу, а потом указывать стрелкой на буквы, которые кто-то тут же старательно записывал. Блюдце обошло уже два десятка букв, но никакого вразумительного смысла в них не наблюдалось. Просто какая-то абракадабра. И тут до меня дошло: ведь Тара-то разговаривает по-тибетски! Прочитав к тому времени достаточно тибетологической литературы, я привык к латинской транскрипции тибетских слов. И вот теперь до меня дошло, что ответы Тары — это такая же транскрипция, но кириллицей, ибо я увидел, что полученный текст расчленим на характерные тибетские слоги.
— Послушайте, она говорит по-тибетски. Может быть, вызовем кого-нибудь из русскоговорящих?
— Пушкина!
Вызвали Пушкина. Тот сыпал полными банками, очень по-пушкински. Потом — еще кого-то… В общем, люди очень плотно подсели после этого сеанса на блюдечко. Некоторые даже умудрялись оперировать с ним в одиночку — оно продолжало бегать и вращаться. Постепенно Красногорск стал превращаться во всесоюзный центр спиритизма: вряд ли где еще в стране тогда гоняли блюдце одновременно столько людей и с таким азартом. В пик сезона спиритические сессии проходили буквально каждый день, иногда параллельно на нескольких квартирах, так что люди перезванивались, делясь результатами и сверяя данные. В конце концов духи из загробного мира начали манифестироваться даже в общественном пространстве города. Как-то раз мы шли с Димой через местный парк и тут увидели два огромных, метра три высотой, неизвестно откуда взявшихся в этих местах куста! Это была полная неожиданность. Мы, разумеется, эти кусты тут же ободрали, потом присели на ближайшей скамейке, прибили «Прибой».
— Это бывшее кладбище, — с энтузиазмом сказал Дмитрий. — Вот здесь, на удобрениях, такие дела и вырастают!
Я подумал про себя: «Интересно, а место, где стоит эта скамейка, — тоже чья-то могила? Кто бы это мог быть здесь похоронен?» В этот самый момент перед нами появляются две женщины печального образа, в длинных плащах и платках, напоминая чем-то персонажей византийской иконы, и спрашивают, не хотим ли мы пересесть на другую скамейку. Чтобы развеять недоумение, одна из них объясняет, что как раз на том самом месте, где мы сидим, покоится прах их папы и они хотели бы сейчас специально посидеть именно на этой скамейке. Мы, разумеется, дамам уступили, а потом я все думал: «Вот вырос индийский куст на тайной могиле, как некогда акация на могиле Хирама… Но все тайное станет явным, и имена раскроются!»
Весной 1975 года в таллинских университетских кругах поползли слухи об аресте группы интеллигентов, якобы пытавшихся создать нечто вроде социал-демократической партии. Именно так мне представила дело однокурсница, от которой я впервые узнал об этой истории. Позже оказалось, что речь шла о так называемом Эстонском демократическом движении, где участвовало около полутора десятков человек, из которых пятерых арестовали.
В нашей узкой студенческой компании мы активно обсуждали смутные тогда еще детали столь экстраординарного для маленькой Эстонии события. В весеннем воздухе повеяло революционной романтикой: ну как же, политическая диссидентура на марше! Однако достоверных сведений почти не было. Тему жестко законспирировали, и даже наши преподаватели с русской кафедры, ученики и близкие друзья Юрмиха (тартуского профессора Юрия Михайловича Лотмана, известного либерала), наверняка что-то знавшие об этом эксцессе не из последних рук, не спешили раскрывать карты. Хотя в иных случаях они потчевали нас полуподпольной литературой — от Мережковского и Замятина до Булгакова и Пастернака — и даже могли себе позволить без осуждения говорить о Солженицыне. В принципе, их молчание не удивляло: как утверждалось, однажды они уже пострадали от доноса коллеги. Второй раз на те же грабли?..
