Под отравление пытался закосить Сэм. Буквально накануне отправки в военкомат, на собственных как бы проводах, он закинулся двумя пачками димедрола — 20 таблеток в совокупности. Его сразу жутко вставило, глаза повылезали на лоб с выражением крайнего изумления и стрема одновременно. Через двадцать минут приехала скорая. У Сэма к этому времени уже вываливался язык. Его, дико озирающегося по сторонам, вынесли на одеяле прямо в карету с красным крестом тамплиеров. Два дня откачивали в клинике, потом отправили в дурдом. Человек, конечно, выжил — но ценой какого стресса!..
Меня спасло знакомство мамы с главврачом таллинской психиатрички, который согласился поместить меня в санаторное отделение. Осенью 1972-го я надел бордовую фланелевую пижаму. Наша таллинская психушка на Палдискимаантеэ — это, конечно, не Белые столбы или Кащенко, тут все было достаточно гуманно. Даже самостоятельно гулять выпускали, а в сущности, весь уик-энд можно было вообще не появляться. Негласно, но терпели… Очень быстро я смекнул, что в нашем отделении контингент делится на две специфические категории пациентов: реальных психов и отмазчиков, прежде всего — от армии или зоны. Мой сосед по палате по фамилии Саар косил от «химии»
[16]. Прикинулся дуриком, ждал, что закроют дело за грабеж: нервы — это святое! Зато другой сосед был вполне адекватен учреждению. У него был приход, что он не может-де ходить по земле: «Иду, а ощущение такое, что как будто по воде, — боюсь утонуть…» Кто-то из дуриков отказывался от пищи: «Она не переваривается, могу лопнуть». Кто-то не хотел мыться: «Защитная атмосфера смывается — фатально заболею!» Кстати, бывший главврач психиатрички тоже являлся членом нашего корабля дураков. Он тупо бычил на окружавших его дуриков и в невероятном количестве поглощал какао с бутербродами.
Отлеживали здесь и просто странные люди. Краснодеревщик Алик, умнейший парень с внешностью библейского пророка, попал сюда за то, что пописал в кафе «Пегас» со второго этажа на первый, прямо на столы честно́й компании. Был он в тот момент, разумеется, смертельно пьян, однако… При мне здесь же отдыхал Ибрагим. Еще тут «лечился» антимилитарист Хельдур, который познакомил нас с Джо — бывшим солистом группы Kooma, тоже периодически попадавшим в этот пансионат подлечить нервишки. Мы образовали весьма специфический коллектив и репетировали по выходным в клубе завода «Силикат», где у Хельдура были связи с администрацией. На репетиции приходили прямо в пижамах — такой драйв. Это был, пожалуй, лучший состав, в котором я когда-либо играл. Наш хит назывался «Баллада о Джими»:
Suures linnas elas laps,
Tema nimi Jimi oli.
Lastega ta mängis koos
Igal õhtul oma hoovis…
В свободном переводе с эстонского текст примерно такой:
В большом городе жил ребенок по имени Джими,
Он играл во дворе с другими детьми,
Но однажды выпрыгнул в окно,
Однако с нами остались его песни…
Помимо самодеятельных талантов в нашем отделении можно было встретить и настоящих профессионалов. Семен Каплан работал первой скрипкой в Таллинском симфоническом оркестре.
— Ну что, — говорил он мне, — каждый день пилить струну — никакого удовольствия! Слава богу, мой врач — интеллигентный человек. Дает мне бюллетени «по нервам». Тут, в больнице, хорошее питание — экономишь на еде. Плюс зарплата идет. Выходные проводишь дома. Чего еще нужно?
В принципе, в город из нашего отделения можно было сваливать не только по выходным, когда в корпусе оставались одни санитары, но и по рабочим дням, сразу после обеда. Единственное условие — приходить ночевать в больницу, иначе могли лишить прогулок, а в случае протестов — отправить в закрытый блок. Как-то в один из таких дней в середине недели я сильно загулял и в пьяном кураже пригласил Таню Блэк перенайтать «к себе в дурдом». Она на такое романтическое предложение тут же согласилась.
Глубоко за полночь я, взобравшись на забор, постучал в окошко нашей палаты. За стеклом появилась заспанная физиономия Семена. Рама приоткрылась. Я, уже вполне кондиционный, с шумом ввалился в палату, наступив в темноте как раз на того самого, который «ходил по воде». Водоход вскрикнул и, дернувшись, сбросил меня на пол. Падая, я сшиб с тумбочки его склянки с лекарствами и какие-то чашки, разбудив Химика. Тот — видимо, наученный опытом тюремных шухеров, — тут же вскочил с кровати и моментально врубил свет. В меня впялились три пары глаз с безумным выражением, как у поднятых из спячки шатунов:
— Ты чего так поздно? Все спят!
— Да я не один, я с бабой…
Не успел народ как следует оценить мою шутку, как на подоконнике появляется абсолютно бухая Блэк и делает двумя пальцами победный жест «виктори»:
— Хелло, мэны!
Немая сцена…
Через три месяца отлежки я получил нужную квалификацию и военный билет с бессрочной статьей, освобождавшей меня практически пожизненно от каких бы то ни было домогательств военкомата. Теперь можно было гулять смело. А вот Ибрагим, кстати говоря, с дуркой явно переборщил.
Следуя опыту Семена, он тоже начал косить от работы, имитируя суицидальные депрессии и общий упадок нервных сил. Лечащий врач, принимая все за чистую монету, шлепал ему бюллетени и отправлял в санаторий.
Постепенно Миша стал как бы и в самом деле выглядеть немного странно: опух, глаза помутнели. И чем дальше, тем больше. Мне он рассказывал, что начал ощущать некие магнитные бури. Что ни буря — так у него депрессия, едва ли не с глюками. В ход пошли уже реальные инсулиновые комы и электрошоки. В конце концов через пару лет, как мне пришлось слышать, он попал в закрытую психбольницу для безнадежных на острове Сааремаа. Говорят, туда же в конце концов попала и Сосулька, но это уже совсем другая история…
В дурдоме получила разрешение загадочная и крайне мистическая история с Таинственной незнакомкой, которую я впервые увидел волей судьбы в девять лет. Родители отправили меня в пионерский лагерь, где в нашей группе оказалась одна очень впечатлившая меня девочка — настоящая Барби. В таком возрасте дети разных полов развлекаются, как правило, порознь, так что мне так и не удалось пообщаться с Таинственной незнакомкой — за исключением одного раза. Это был прощальный бал-маскарад. Мальчишки из нашего отряда решили облачиться в доспехи крестоносцев: белые простыни, черные кресты, рогатые шлемы с прорезями… И был один танец, когда мальчики и девочки шли навстречу друг другу, танцуя каждый сет с новым партнером. В какой-то момент моя очередь дошла до Незнакомки.
Мы взялись за руки, а ладони у меня при этом были вымазаны красной тушью — как бы кровью врагов (рыцарь все-таки). Незнакомка как-то иронично посмотрела, но от танца не отказалась. В самый последний день мне удалось узнать ее имя. До Таллина ехали все вместе, а дальше родители нас разобрали по домам и больше я этой девочки не видел. Но иногда она являлась мне во снах, напоминая о своем существовании. И я просыпался, одержимый твердым желанием найти ее. Но как? По имени и фамилии через адресное бюро? Теоретически это было возможно, но практически руки не доходили.
