— Да, именно это.
В зале опять засмеялись. Бендиткис понял, что попался, и тут же отчаянно и грубо стал пытаться спасти положение:
— Молодой человек, вы неправильно посылали мне импульсы!..
И он понес какую-то ахинею, из которой выходило, что именно я и виноват в его оплошности. Не так, видите ли, сигнализировал! Не в те чакры сигналы посылал или не на той частоте. Но в принципе он был прав: если «правильно сигнализировать» предполагало дергать рукой на нужных поворотах, то я действительно сигнализировал не просто неправильно, но намеренно неправильно. Ну так ведь это же его проблема! Назвался телепатом?..
В общем, бенефис Бендиткиса мы провалили, и, хотя последний пытался взять реванш на других добровольцах, ловя их на примитивнейших трюках «отгадывания» рядов, кресел и даже номерков в гардеробе, все это выглядело уже неубедительно. Жаль только, что публика не поняла в полной мере всей сути ошибки Бендиткиса. Ведь дело было вовсе не в том, что маэстро случайно выдернул не того человека. А в том, что он сам стал первой жертвой телемагического шоу, вызвав меня на сцену, а затем жестоко обманувшись в «сигналах». Это был как раз демонстративный случай манипуляции сознанием на грани шарлатанства и реальной магии: Бендиткис хотел одурачить публику, выдавая себя за телепата, но в реальности как раз и выступил таковым (отрефлексировав мои сигналы), хотя, скорее всего, сам об этом даже не подозревал.
А через пару дней выяснилось, что нужная публика, все правильно понявшая, в зале все-таки была. Несколько человек из нашей йоговской группы, в том числе жена Рэда Нина, решили сходить на Бендиткиса, наткнувшись подобно мне на его афиши с обещанием телепатических фокусов. Когда, к их полной неожиданности, на сцену первым из зала поднялся я, они сразу интуитивно поняли, откуда дуют ветры. Весь конфуз сцены с инвалидом только подтвердил их догадку. После этого мой авторитет в группе сильно возрос.
Однажды на пороге спортивного зала, где занималась наша йоговская группа, появился Али-Паша
[214]. Всем своим видом этот человек напоминал Чингисхана, как того изображала средневековая монгольская миниатюра из старого учебника истории: ватный халат, коренастая фигура, хитрый прищур раскосых глаз… Али-Паша был душанбинцем казахского происхождения. Юность он провел в Казахстане и считал эту страну мистическим центром мира, а казахов — шаманистической элитой красной расы.
— Человек подобен железу при ковке, — учил Али-Паша. — Сначала оно черное, потом, при нагреве, становится белым, а в конце раскаляется докрасна.
Эти три фазы накаливания и закаливания якобы соответствуют трем состояниям человеческой природы и одновременно — трем основным расам, последовательно сменяющим друг друга в роли лидеров цивилизации: черной, белой и красной. Красная раса — самая горячая, наиболее продвинутая.
Прибалтику Али-Паша называл Землей болотных людей. Сюда его впервые привез Ычу. Али-Паша приходился старым знакомым Каландару. Тот, в свою очередь, познакомил его с Ычу, который после первой же поездки в Таджикистан стал активно ориентализироваться: сначала надел тюбетейку, затем обрил голову и задружил с местными молодыми мистиками из традиционалистских семей. Наконец встал вопрос о ритуальном принятии ислама. В этот момент и появился Али-Паша, который подавал себя в качестве инкарнации Большого евразийского шамана
[215]. Вместе с тем он ни в коей мере не отказывался от суфийского наследия степей и подчеркивал свою включенность в линию бараки по очень специальному туркестанскому чину.
В нескольких километрах от Душанбе в сторону озера Варзоб, в верховьях одного из боковых ущелий, стоял маленький домик геологов. Его облюбовали любители альтернативного отдыха из разряда мистиков и бродяг. Люди называли это место Квак. Ычу с Али-Пашой провели на Кваке много дней и ночей в философских беседах и психомистических упражнениях. Игорь рассказывал, что заметил, как Али-Паша наблюдает за ним спящим, внимательно прислушиваясь к его дыханию и стремясь попасть в тот же самый ритм. Он чувствовал, как Большой шаман давит на него, пытается влиять. И Ычу решил противопоставить вызову степей меч ислама. Зная, что Али-Паша происходит из атеистической среды необрезанного советского базиса, он предложил ему вместе пройти через гиюр — инициатическое обрезание.
Али-Паша рассказывал, как в юности их полукриминальная компания из индустриального гетто Караганды намеренно разлагала номенклатурных отпрысков: подсаживала на иглу, потом шантажировала, выкачивала деньги, всячески опускала. Это была священная месть рабочего класса номенклатурным эксплуататорам, как ее понимали подростки. Сделать хроническим наркоманом сына мента — разве это не приятно? Превратить дочь партсекретаря в вафлистку — что может быть круче? Была выработана целая стратегия вовлечения жертвы в круг соблазнов. Сначала все предлагалось походя, бесплатно, потом — по мере увеличения дозы и зависимости — начинали выставляться счета. Таким образом, происходило как бы обратное перераспределение ВВП от номенклатуры к народу.
Ычу по своему социальному происхождению был как раз номенклатурным сынком, хоть и восставшим против своей касты и ее системы. Из активиста-комсорга он превратился в хиппи-наркота. Отец-чекист много раз сдавал сына в дурдом. Ычу отлеживал и в «Белых столбах», и в Кащенко, и на Палдиски-мантеэ — в зависимости от того, где его винтили менты, которым папа потом давал указания, что делать с его непокорным чадом. Игорь, по натуре пассионарий, до последнего не давал на себя наехать, за что периодически получал сульфозин в лошадиных дозах, стоивших ему в конце концов здоровья. После отлежек он вновь садился на иглу или отправлялся в странствия. В Среднюю Азию Ычу впервые приехал в 1980-м, после чего катался только туда.
Я к тому времени наладил в Таллине подпольное производство Коранов и их сбыт в Таджикистане. Ычу, который стал-таки на тропу джихада вместе с Али-Пашой и звался теперь Икромом, помогал мне, причем совершенно бескорыстно, в наведении мостов с потребительской средой. Поразительно, но он положительно настоял на том, чтобы я взял у него деньги — минимум по затратной стоимости — за Кораны, которые он хотел подарить своим друзьям-мусульманам. Те с удовольствием читали священную книгу с русским подстрочником, так как арабского не понимали, а переводов на таджикский (фарси) почему-то не было.
Однажды Икром сказал мне, что КГБ каким-то образом прознал о трансфере самиздатной литературы из Эстонии в Среднюю Азию. Отец-чекист думал, что этим занимается именно его сын, и решил сначала лично проверить почву. Девушке, делавшей для меня ксерокопии, я объяснил, что это средневековая арабская и персидская поэзия для нужд факультета восточных языков в МГУ. Одна страница, учитывая объемы заказа, стоила одну копейку, объем Корана выходил в пределах пяти — семи рублей. Плюс переплет, который делали в другой мастерской, не гэбэшной, за отдельные деньги. В конце концов томик Корана мне обходился не дороже червонца, тогда как его продажная цена доходила в отдельных случаях до трех сотен в тогдашних советских рублях. Игоря деньги уже не интересовали. Его перестала интересовать даже поэзия.
