«Анатас» — это имя его приятеля еще по дореволюционной России, с которым «они встретились в эмиграции, в Париже, через много лет, почти как старые друзья». Загадочный этот богач-биржевик Анатас (полное его имя Ираклий Астартович Анатас), является, похоже, альтер эго автора. Может быть, поэтому мы так мало узнаем о нем из текста Крымова. Подробно написано только о том, кому Анатас давал взаймы деньги, а кому нет.
В какой-то момент Анатас исчезает, дом его, «в окрестностях Парижа, на берегу Сены» стоит пустой, двери заперты. Исай Ильич недоумевает «как это после таких дружеских отношений можно куда-то уехать, не простившись, и не дать о себе знать».
«Так прошло два года или больше».
А потом… Исай Ильич вдруг получает от Анатаса письмо «пневматик», приглашение «на бридж».
Встретил его «лакей или камердинер с рыжими с проседью бакенбардами… в чем-то вроде смокинга с какими-то блестящими нашивками». Исай Ильич вспоминает, что лакей этот умер, и он даже давал когда-то деньги «на венок», о чем и сообщает лакею. Тот подтверждает: «Так точно, венок был получен с благодарностью».
Непонятно откуда взявшийся Анатас проводил гостя в большую комнату. Предложил поиграть за него и вышел. И из комнаты и из текста.
«За ломберным столом, затянутым голубым сукном… с четырьмя большими восковыми свечами в подсвечниках с розетками, сидели трое партнеров».
Как выяснилось, один из них был студентом, Дмитрием Бегичевым, с которым Исай Ильич жил в студенческую пору в одной комнате.
«На последнем курсе университета Бегичев застрелился».
Исай Ильич был на его похоронах… И «ясно вспомнил, был такой мрачный осенний день, слякоть»… и он «простудился тогда, стоя у могилы с непокрытой головой и без кашне».
Другой, «пожилой мужчина с седой бородой», Петр Семенович Захаров, бывший революционер-бомбист, даже служил в синоде, куда его устроил в свое время Исай Ильич. «В девятнадцатом году был расстрелян большевиками».
Третий игрок, в генеральском мундире военного инженера, сказал Исайю Ильичу: «Сколько раз мы завтракали с вами у Кюба на Морской и не я ли вам тогда говорил в июле четырнадцатого года, что война неизбежна, а вы сдуру не послушались, уехали в отпуск и потом не могли вернуться в Петербург несколько месяцев. Это вы дурака ломаете, как будто не понимаете, что все мы покойники и что вы тоже умерли три дня назад и сегодня утром вас хоронят на монпарнасском кладбище…»
В панике покидает Исай Ильич дом Анатаса… едет на кладбище… устраивает там дикую сцену… пытается разбить киркой крышку гроба… попадает в полицию… откуда его — и вполне заслуженно — препровождают в дом умалишенных Сент-Анн, где он проводит три месяца. По выходе он «рассказывает всем о том странном и непонятном, что с ним случилось».
Что произошло дальше, читатель сам узнает, если прочтет текст Крымова.
Замечу только, что автор как-то подозрительно быстро теряет и этого героя (Исайя Ильича) и заканчивает свое повествование длинным-предлинным диалогом непонятно зачем вынырнувшего в тексте врача-психиатра и некой Саввишны, вдовы священника, женщины без социального положения, шьющей для православных покойников шелковые или шерстяные туфли разного цвета, слывущей за ясновидящую.
Несмотря на то, что литературные критики страшно ругали Крымова-писателя (хотя и почитали за честь быть приглашенными на его обеды и лопать там отменные деликатесы), этот небольшой рассказ подтверждает то, что написал о нем Кирилл Дмитриевич Померанцев, хорошо его знавший, — Крымов действительно был замечательным рассказчиком. Добавим от себя, не омрачненным никакими литературными амбициями. «Анатас» — это не художественное произведение, а вечерняя сказка-страшилка, рассказанная много пережившим, почти ослепшим денежным дедушкой. И ожившие покойники тут появляются потому — как говорила Саввишна о Боге и чертях — «что жить лучше, когда в это веришь, не так пусто и одиноко на земле».
…
В мастерски написанном рассказе Александра Урусова «Товарищ Комаров» описывается странное гибридное существо. Вроде бы оно — Председатель Госкомитета (какого — не важно) тов. Комаров, совчел, чиновник, начальник. Имеет заместителей, секретаршу, большой штат сотрудников и персональную «Чайку» с шофером. И в то же время оно не человек, не начальник, а нечто «скользящее», метафизический комар, или «окрыленный кровососущий гнус». И существует это создание параллельно в двух мирах — в хорошо нам знакомой, реальной до дрожи Совдепии и в другом, ужасном мире.
В этом, втором мире Комаров выглядит так: «к маленькому кругловатому тельцу с четырьмя худенькими конечностями сверху была приставлена, как бы совершенно не к месту голова, из нее торчали красноватые ушки, а черты лица, сморщиваясь к центру, оставляли особняком выразительно выступающий вперед подвижный рот». Что-то мультипликационное, плоское, лишенное глубины…
Текст Урусова — это день Комарова. Начинается он с поездки героя на «Чайке» с дачи в Москву, в Госкомитет.
«Они уже мчались по шоссе; верхушки сосен вдруг вырастали в ветровом стекле на фоне пустого ноябрьского неба и также неожиданно исчезали; город приближался, — вместо сосен стали появляться верхние этажи многоэтажных башен, — Комаров подступающей тошнотой чувствовал приближение городского хаоса». Браво!
В то же время, в параллельной вселенной, в настоящем обиталище Комарова происходит нечто другое — «какие-то посторонние силы тащили его… в холодный… мир, похожий на склеп с низкими ноябрьскими сводами».
Комаров входит в «подъезд для избранных»…
Далее автор так красочно описывает абсурдные бюрократические ритуалы, круговорот бумаг, безделье, подхалимаж и прочие прелести… что читатель солидаризируется с героем рассказа — он как и Комаров не хочет ни с кем встречаться в этом мертвом советском доме.
После небольшой потасовки с вахтером, Комаров овладевает ключом от двери в общий коридор, через который он хочет пройти к пожарной лестнице. Все это только для того, чтобы ни с кем не встретиться. Он знает, что чиновникам в это время выходить в общий коридор строжайше запрещено.
Но тут происходит непредвиденное. «Странный звук, доносившийся из-за двери какого-то кабинета… его испугал — слышался стрекот пишущей машинки, но казалось, что по клавишам немилосердно лупили не пальцами, но крыльями». Понятно, комар боится птиц.
«С тихим стоном бросился он к уборной…»
Неожиданно происходит встреча начальника и подчиненного: «Отшатнувшись от писсуара, побелев лицом, похожий на некое выделенное стеной кафельное изваяние, перед ним покачивался какой-то человечишка, видимо служащий первого этажа».
«Комаров… стремглав устремился в кабинку и закрыл за собой в дверь».
Тут новая напасть — надписи на стенах. Одна из них раскрывает страшную тайну этого рассказа: «Комаров — кровопиец. Кровавый гнус. Вампир».
Все следующие сцены, особенно описание состояния Комарова непосредственно перед тем, как он «вошел хоботком в самую плоть живого тела» — написаны мастерски и вызывают заслуженные ужас и омерзение. Те самые чувства, которые пробуждали советские начальники в нормальных людях.
