Мне было почти шестнадцать лет, когда я узнал, что мой дедушка умер, и эта новость стала для меня ударом. Он был первым человеком, умершим на моей памяти (когда ушел из жизни мой отец, я был совсем маленьким и, конечно, этого не помню), и я думал о нем всё время. К несчастью, всё произошло прямо в день рождения моей бабушки. В этот день они планировали собрать гостей. Утром бабушка как обычно принесла дедушке завтрак, но он так и не съел его, потому что у него случился сильный сердечный приступ и он потерял сознание. После этого он приходил в себя лишь на короткое время — сказал, что любит бабушку, и попросил у нее прощения за то, что всё произошло на ее день рождения — а к тому времени, как мы приехали к ним, дедушки не стало. С тех пор бабушка больше никогда не праздновала свой день рождения.
Я чувствовал себя так, будто весь мой мир рухнул. Или, точнее сказать, будто единственное прочное основание в моей жизни обвалилось прямо к моим ногам. На момент смерти дедушке было семьдесят шесть лет, он умер в достаточно преклонном возрасте, хотя в юности много курил. Бабушка тоже курила. Я смотрел на все эти зажигалки фирмы «Картье», мундштуки, стеклянные пепельницы, стоявшие у них дома, и мне казалось, что это какое-то особенно приятное действо. (Дедушка также хранил орехи и шурупы в жестяных банках из-под табака сорта «Золотая Дева». Они тоже очень привлекали меня. Я всё еще храню эти банки и любуюсь ими.) После смерти дедушки я испытал страшный шок. Я, как и, наверное, любой ребенок, решил, что он бессмертный и будет жить вечно.
Еще хуже было то, что мир обрушился и для моей бабушки. Они прожили вместе более пятидесяти лет и, если не считать вынужденного расставания во время войны, едва ли покидали друг друга хотя бы на несколько дней. Дедушка с бабушкой жили душа в душу и выражали именно то лучшее, что я хотел иметь в жизни, хотя я, будучи подростком, и не мог это правильно сформулировать.
В тот же день мы доехали до Оксфорда. К этому времени отношения моей матери с родителями наладились, и, хотя положение вещей у нас дома никак не изменилось, она вышла на работу, вернувшись в школу и начав исполнять обязанности секретарши, что, вероятно, и стало поводом для улучшения отношений. С тех пор я понял, что самоуважение может изменить жизнь.
Также туда прилетел и мой дядя из Восточной Африки. Теперь я понимаю, что он делал всё, что считал нужным в условиях ограниченного времени. Вероятно, у него были самые лучшие намерения, но в моей памяти эти два дня после смерти дедушки прочно связались с чем-то вроде бесчеловечного разрушения города. Мой дядя был спокоен, собран и вел себя наиболее здраво из нас всех. Чувствовалось, что он считал, что нужно принять случившееся как есть. Возможно, потому, что он жил очень далеко, меньше поддавался эмоциям и знал, что нужно делать в этой ситуации. Покорившись воле бога, он организовывал похороны дедушки, договаривался с нотариусом о вопросах раздела имущества покойного и делал много чего еще, но я лучше всего запомнил, как он настаивал, что нужно убрать личные дедушкины вещи до его отъезда.
Одним из самых больших восхищений, которое я испытывал, приезжая к дедушке, происходило при посещении его огромного гаража и мастерской. Он построил ее специально для того, чтобы мастерить там вещи, и одним из самых приятных моих воспоминаний было то, как я с разрешения деда помогал ему перекрывать ее крышу, а заодно и крыть деревянный сарай. Я проводил с ним в мастерской всё время, наблюдая, как он занимался то одним, то другим делом, и казалось, что ему всегда нравился мой энтузиазм, и он всегда находил мне работу, давая сделать необходимые расчеты при изготовлении деталей нужного размера.
Дед даже сделал отдельный домофон, чтобы переговариваться со мной и своей женой. Из дома моему дедушке кричала бабушка, предлагая ему чашку чая, бутерброд с шоколадной пастой, или звала на обед и ужин. Чем бы дедушка не занимался, он всегда был так увлечен, что ей приходилось звать его несколько раз, как ребенка. Дедушка напоминал маленького мальчика еще и тем, что, пока он с любовью строил мастерскую и сарай, он никогда не убирал инструменты на место. Дедушка так был поглощен своими делами, что у него никогда не было свободного времени. И к тому же, как он часто говорил мне: «Почему у меня должно быть свободное время?» Он всегда знал, где что лежит. И даже в те немногие дни, когда его не было дома, бабушка — она во время войны работала в скорой помощи и была мастерица на все руки — закатывала рукава и продолжала стройку ради своего мужа.
Но дядя был прав: хранить дедушкины инструменты не имело смысла. Ведь бабушка не стала бы пользоваться ими (сам он все-таки взял некоторые из них себе). А за счет распродажи можно выручить немного денег, которые были так нам необходимы. Что же касается остальных вещей, то их вывезли на специально заказанном для этого контейнеровозе и выбросили как ненужный мусор. Всё это выглядело так, будто для нас всех было лучше всего стереть память о дедушке из нашей жизни (хотя я уверен, что это не так). Именно поэтому я особенно ценю те банки из-под табака.
В тот день слишком быстро произошло очень много событий, и в то время, как я мысленно пытался отстраниться от произошедшего, у моего тела были совсем другие проблемы. К этому времени я периодически страдал язвенным колитом
[9], который начался у меня за год до описываемых событий, в период войны в Персидском заливе. Я хорошо запомнил эту войну — в то время я болел и, лежа дома, постоянно смотрел телевизор. Особенно я хорошо запомнил, как Джон Николь был ранен, как затем захвачен в плен солдатами Саддама Хусейна, где его пытали. Я мечтал встретить его и подружиться.
Меня возили туда-сюда к различным врачам, но они только разводили руками, не зная, как меня лечить. И хотя по прошествии года мое состояние немного улучшилось, диагноз мне так и не поставили. Медики говорили, что это может быть язвенный колит, который мог появиться у меня на почве стресса. Но когда через несколько дней после смерти дедушки я потерял сознание у него в комнате, взрослые сначала подумали, что у меня тоже случился сердечный приступ. Он же умер от этого недуга, правда? А вспомните про моего отца. У него тоже был сердечный приступ, не так ли? Смотря на то, как дядя разбирает инструменты, которые мы приносили сюда вместе с дедом, у меня начал болеть живот, я стал задыхаться и временами испытывал резкую боль в груди. Все симптомы сердечного приступа налицо.
Как только взрослым стало ясно, что это не детская истерика, меня отвезли на скорой в больницу Джон Рэдклифф, где выяснилось, что на самом деле всё случилось из-за появившегося кровотечения в кишечнике. В конце концов у меня определили язвенный колит.
Несколько следующих недель я провел в больнице, в основном лежа под капельницей. Врачи разрешили мне съездить лишь на дедушкины поминки. Туда приехало очень много родственников и друзей дедушки со всего света. При других обстоятельствах это была бы замечательная встреча. Но не в том конкретном случае. Однако, по крайней мере, в больнице обо мне заботилась очень красивая девушка-студентка, медсестры и доктора, и все они мотивировали меня сдавать итоговые экзамены за курс средней школы, которые должны были пройти всего через несколько недель.
