Трое педагогов из средней школы до сих пор вызывают у меня яркие воспоминания. Моим классным руководителем был учитель географии, мистер О’Брайан, который научил меня, что спокойствием можно добиться много большего, чем слетая с катушек по любому поводу, и показал мне, что надо думать, прежде чем действовать, а эмоции иногда надо держать при себе. Мистер Гиттингс, руководивший театральным кружком и владевший автомобилем «Ягуар» Е-класса (уже из-за одного этого он казался каким-то героем — только представьте его машину), внушил мне, что человек может быть, кем захочет. И, наконец, мой учитель биологии мистер МакБридж (кажется, так его звали — он был шотландцем), который, против всех ожиданий, взял меня под свое крыло. Он достиг того, о чем многие преподаватели могли только мечтать — держал мое внимание на протяжении всего урока. Я очень расстроен только тем, что занимался недостаточно упорно и не смог полностью оправдать то доверие, которое, как я теперь понимаю, он имел ко мне.
Кроме того, эти люди олицетворяли для меня настоящих мужчин, заменяя так необходимого мне отца. Единственным разочарованием было то, что каждый из них появлялся в моей жизни лишь мельком и ненадолго, а затем я снова «возвращался с небес на землю» — к жизни с мамой, которая была для меня испытанием.
Эти люди говорили мне, что есть вещи, от которых моя мать никогда не откажется: одна из них — глубокая религиозность. Я не знаю, где надо искать причины этого. Может, в экзистенциальных страхах? Или в божественном провидении? По мере того как мы становились старше, она всё больше участвовала в жизни местной церковной общины. Нам с Джеки постоянно хотелось уйти из воскресной школы, куда нас записали, однако до тех пор, пока мне не исполнилось двенадцать или тринадцать лет, мама продолжала почти каждое воскресенье насильно таскать меня туда.
Церковь была местом странных контрастов. С одной стороны, помещение, где все молятся и равны друг перед другом, но, с другой стороны, с возрастом я стал замечать, что некоторые ведут себя в церкви более праведно, чем другие, которые, казалось, приходили в церковь в основном лишь для того, чтобы обсуждать свои дела. Там были и хорошие люди, среди них особенно выделялся викарий. Хотя тот период своей жизни я помню очень смутно и забыл, как его зовут, я отчетливо запомнил приятный момент, когда он распорядился, чтобы о нас кто-то позаботился.
Затем в моей жизни начался период неожиданного счастья, когда мы с Джеки часто в составе группы детей из неблагополучных семей ходили в походы, устраивавшиеся одной благотворительной организацией. Мы были в зоопарке, тематическом парке, на берегу моря и много где еще и чаще всего хорошо проводили время. К сожалению, память об этих походах портила мама, говорившая, что мы не должны веселиться, что расстраивало меня так сильно, что я долго не мог заснуть. Также расстраивало меня и то, что в конце концов нас официально признали детьми из неблагополучной семьи. От этого ярлыка я пытался отделаться всю свою школьную жизнь.
Но, возможно, религиозность матери сыграла свою роль. Несмотря на психическую и эмоциональную неуравновешенность, она всегда понимала, что хорошо, что плохо, и старалась привить это понимание нам. Поэтому, будучи подростком, я и совершал хулиганские поступки — перелезал через изгородь, вытаптывал имбирь, воровал вещи из машин и так далее, но никогда серьезно не переступал закон. Был случай, когда мы с моим приятелем Дереком решили было украсть автомагнитолу, но потом благоразумно от этого отказались.
И время показало, что это правильное решение. Однажды, возвращаясь из магазина, мы увидели, что входная дверь в дом открыта, а затем обнаружили, что кто-то украл у нас кассетный видеомагнитофон, доставшийся по наследству от бабушки с дедушкой. Больше у нас в доме не было ничего ценного. Перед этим на пути в магазин мы случайно встретили Дерека, он даже помогал нам. Мы пошли в полицию, думая, что это он украл у нас видеомагнитофон, и вскоре его арестовали, обвинив в целом ряде преступлений.
То, что я принял решение не становиться преступником, объясняется тем влиянием, которое оказали на меня дедушка и бабушка с маминой стороны. С самого раннего детства у меня не было никаких контактов с родственниками со стороны отца, если не считать довольно странных поездок к ним каждое Рождество, но мамины родители всегда присутствовали в нашей жизни. Единственная сложность состояла в том, что они жили очень далеко от нас, в деревне Уэндлбери в графстве Оксфордшир.
С родителями у моей матери были разлады. Она ненавидела ездить к ним, а они редко посещали нас, особенно с тех пор, как мы повзрослели. Мама не хотела проводить с родителями много времени, потому что ей казалось, что они ее тоже осуждают. Не имею представления о том, была ли она права или нет. Не знаю, как бабушка с дедушкой относились к разводу и новому замужеству дочери за человеком, который был много старше ее. Но как бы не развивались их отношения, они не были близкими. В те редкие разы, когда мы ездили в Уэндлбери, мы с Джеки оба запомнили, что сквозь сон всегда слышали, как дедушка и бабушка ссорились с мамой, часто упоминая при этом наши имена. Но какие-то отношения тем не менее сохранялись, и мы со свойственной детям простотой принимали все их условности.
Иногда мы ездили в Уэндлбери и через Мерилибон, откуда нас забирала бабушка. С ней мы садились на поезд до Байсестера, где ждал дедушка, который отвозил нас к ним домой на машине — это было единственное место, где мы в раннем детстве ездили на машине. Перед отъездом бабушка постоянно предлагала маме взять деньги. Несмотря на постоянные отказы, мама в конце концов всегда соглашалась, потому что у нас едва ли были какие-то сбережения.
Уэндлбери было тихое место, где всё опутывала зелень, а люди жили мирно. Приезжая туда, мы словно бы оказывались в другом мире. Здесь всё было не как дома. А когда мы оставались там примерно на две недели — в пасхальные или летние каникулы, — это было подобно сну под одеялом из любви и тепла. Мы вливались в деревенскую жизнь и чувствовали себя так, будто были рождены для нее. Хотя в нашей обычной жизни бассейны и хорошие машины воспринимались как что-то недосягаемое, там их наличие казалось абсолютно естественным. Так же думали и местные ребята (иногда мы общались с нашими двоюродными братьями, но в основном играли с соседскими мальчиками и девочками), которые, несмотря на все различия, оказывались такими похожими на нас.
Мама говорила нам, что Уэндлбери ужасное место. Она ненавидела деревню, говоря нам, что жизнь здесь неинтересна, и скучала по шуму города. Когда подрос, я понял, что эта ненависть имеет гораздо более глубокие корни, чем то объяснение, которое мы слышали. Но в детстве оно просто казалось мне странным по сравнению с тем, что я чувствовал сам. Для меня жизнь в городе ассоциировалась с сидением в четырех стенах, включенным телевизором, скукой и травлей, в то время как поездка в деревню означала приключение, была связана с прогулками на свежем воздухе, большим садом, который был у дедушки с бабушкой, вкусной едой, с местом, где тебя слушали, с атмосферой доверия, где давали ответственную работу. Это было место, где ты чувствовал себя в безопасности и мог учиться исследовать мир, гуляя в кампании собак.
