— Не за что, Маргарита Григорьевна, правда, я ненадолго.
Она начинает плакать, опускается на скамью, стоящую возле стены, закрывает лицо руками, приходится сесть рядом и осторожно погладить по плечу. Она совсем не виновата в том, что вытворил Персидский. Он прежде всего — её сын, которому нужна помощь.
— Катюша, тут дело такое… Нужны деньги. Ему готовы сделать операцию, чтобы поставить на ноги, но нужны деньги, — начинает она сбивчиво рассказывать, как будто боится, что я в любой момент могу сорваться и сбежать. Впрочем, свекровь недалека в этих подозрениях. — Я немного собрала, но этого не хватит. Оперировать будут не у нас.
— Я это поняла. Но вы же знаете нашу ситуацию. Дело находится в суде, а отозвать исковое заявление может только Вадим.
— Мы уже проконсультировались по этому вопросу. Вадик даст мне генеральную доверенность, мы можем заказать выезд нотариуса. И я откажусь от иска от его имени.
Я удивлённо приподнимаю брови. Значит, вроде бы всё решено, и теперь от меня будет зависеть продажа квартиры, которую, как я понимаю, и просят сбыть с рук. Только забыли спросить, хочу я продавать недвижимость или нет.
Свекровь смотрит на меня с такой мольбой, что мне становится нехорошо. Но ведь это действительно выход — только так, пожалуй, я и могу избавиться от Вадима. Затребовать у него, чтобы развод был как можно скорее, а после разойтись и не быть друг другу должными.
— Я пока ничего не могу вам обещать, сами понимаете, пока я не переговорю со своим адвокатом…
— Я всё понимаю. И мы готовы подождать. Только не очень долго, после уже ничего может не получиться.
— Хорошо. Я сегодня же всё выясню.
Поднимаюсь со скамейки, и Маргарита Григорьевна встаёт следом.
— Так ты к Ваде не зайдёшь?
Конечно, хочется отказаться, но мне нужны гарантии, что Персидский действительно со мной разведётся и оставит в покое, когда мы с ним разберёмся с недвижимостью.
— Зайду. Только… Дайте мне пять минут. Одной.
Она сначала вроде сомневается, но после кивает и возвращается в палату. А я остаюсь наедине с собой. И вроде всё более чем нормально — кажется, всё уже решено, и это будет наверняка последний раз, когда я увижу бывшего мужа, только потряхивать начинает от того, что предстоит. Делаю несколько вдохов, после чего толкаю дверь, за которой пару минут назад скрылась свекровь, и понимаю, что совершенно не готова была к тому, что за ней увижу.
Он весь… как будто незнакомый мне человек. Сжавшийся, бледный, укрытый до подбородка простынёй. Впивается замутнённым взглядом в моё лицо, кривит бескровные губы в улыбке, выдыхает с трудом:
— Катя.
И меня накрывает волной ужаса. Что же он натворил, идиот? И нет ведь ни капли злости по отношению к нему, только такое острое сожаление, что от него по телу озноб. Не совсем понимаю, что именно кажется странным, но просто подхожу к постели Вадима и усаживаюсь на стоящий подле неё стул. Перевожу взгляд на столик, где стоит стакан воды с соломинкой и лежат какие-то медицинские принадлежности. На штатив с капельницей, от которой под одеяло уходит прозрачная трубка. И от этого всего становится тошно.
— Катя моя… Ты здесь, — сипит Персидский, словно каждое слово ему даётся с огромным трудом. — Девочка моя здесь.
— Я по делу, — отсекаю сразу всё лишнее. — Обсудим всё, что дальше будет происходить. Твоя мама сказала…
Я не успеваю договорить — лицо Вадима кривится, словно у младенца-переростка, которого несправедливо обидели, и он начинает рыдать. И не двигается. Ни единого движения тела. Это жутко. Это так жутко, что вдох распирает лёгкие до боли, когда с шумом втягиваю в себя кислород.
— Маргарита Григо…
— Катенька, не бросай меня… пожалуйста. Я всё, что хочешь для тебя сделаю, если выкарабкаюсь. Не бросай меня, прошу. Помоги.
— Вадим…
Имя его выдыхаю хриплым шёпотом. Я в таком ужасе, что кажется, приклеилась к стулу. Но обязана взять себя в руки.
— Что говорят врачи?
— Что я инвалид. До конца своих дней. Кать, я ничего не чувствую. Вообще. Ничего!
Меня колотит, потому что совсем не это была готова увидеть. Что он хотя бы сидит. Или что может держать ложку, когда ест. Но не это…
— Маргарита Григорьевна сказала, что это поправимо.
— Никаких обещаний. Они ничего не обещают. Но готовы сделать операцию.
— Хорошо. Тогда продадим квартиру.
— Это может затянуться. Счёт идёт едва ли не на часы.
Я снова вскидываю брови. Об этом речи не шло. То есть, Персидскому нужно — что?
Он видит непонимание, написанное на моём лице, и торопливо продолжает, словно и Вадим считает, что я могу просто встать и уйти.
— Ты предлагала компенсацию, помнишь? — Персидский облизывает пересохшие губы, и свекровь быстро подносит к его рту стакан с соломинкой. Отвожу глаза, словно соприкоснулась с чем-то запретным. Как бы то ни было, с этим мужчиной я прожила два десятка лет, и сейчас видеть его таким… Жутко.
— Я помню, — усмехаюсь горько, всё же поднимаясь со стула. Сидеть вот так и дальше и возвышаться над Персидским нет сил.
Дохожу до окна, и когда вижу раскинувшийся передо мной вид на какую-то стройку, это кажется самой прекрасной картиной на свете. Лишь бы только не смотреть на Вадима и не впадать снова в оцепенение.
— Надо было брать тебе компенсацию ещё тогда. И ничего бы этого не случилось.
Не знаю, зачем это говорю, ведь Персидский всё понимает и так. Наверное. Но на меня накатывает такое острое сожаление, что всё случилось именно так. Что мы не развелись как цивилизованные люди. Что не расстались так, как миллионы пар до нас.
— Так ты поможешь? — снова подаёт он голос с койки.
— Да. Но на своих условиях.
— Всё, что захочешь.
— Мы разводимся как можно быстрее. Сделай всё, что тебе нужно со своей стороны для этого.
— Хорошо.
— Маргарита Григорьевна отзывает иск. Ты же знаешь, что больше подать его не сможешь?
— Знаю.
— Чем быстрее вы это сделаете, тем быстрее получите деньги. У меня нет нужной суммы, но думаю, что я её найду.
— Мне любая подойдёт. Только помоги.
Я оборачиваюсь и вижу такой страх, написанный на его лице, что он передаётся и мне. И снова погружаюсь в пучину ужаса и паники, из которой смогу выбраться только когда выйду отсюда.
— Хорошо. Как только все условия выполните, я передам твоей матери деньги. Тебя это устроит?
— Да! Да, меня всё устроит.
Мне снова становится горько. Майя сбежала от него и готова была прихватить чужое, в случае же со мной Вадим настолько доверяет, что готов на всё, хотя сейчас у меня в руках все возможности отомстить.
