Мне снится что-то неразборчивое. То ли из прошлой жизни, в которой ещё был Вадим, и где я могла называться его женой. То ли из настоящего. Мужчина рядом, и я совсем не могу понять, Илья это или Персидский. Он зовёт меня по имени. Тихо, будто разбудить боится.
— Ка-ать…
Осторожно прикасается к плечу, и я распахиваю глаза, натыкаясь взглядом на выкрашенную в серый цвет больничную стену.
— Кать…
— Илья!
Вот теперь точно просыпаюсь, резко вскакиваю на постели и оказываюсь в объятиях Ильи. Он смеётся нервно, словно с рыданием, рвущимся изнутри.
— Чш-ш. Не скачи так, ты же только…
— Да.
— А я не удержался. Сначала будить не хотел, а потом вдруг понял, что не смогу уехать, пока ты мне хоть пару слов не скажешь.
— И правильно сделал.
Я вцепляюсь в его одежду с такой силой, что болят руки, и надышаться не могу этим запахом родным.
— Я так пересрался, Кать…
Смеюсь, уже не сдерживаясь. В этом ведь весь Илья. И от слов его сразу ощущение возвращается, что я жива. Вот только теперь окончательно.
— Ты такой романтичный.
Он меня руками отстраняет и в лицо смотрит. Не знаю, что прочесть по нему хочет, но видимо, мой молчаливый ответ его полностью удовлетворяет.
— Ты завтра мне всё расскажешь, окей? Я врачу обещал, что тебя тревожить не буду. И так меня еле пропустили. Угрожать пришлось, что в окно залезу.
— Окей. Я надеюсь завтра уже дома быть. Как там малышка?
— Соврать ей пришлось, что у тебя дела срочные.
— Не поверила ведь.
— Неа. Не поверила. Но сказала, что если ты завтра не вернёшься, пойдёт тебя искать со своим свином.
— Хорошая моя. Я ей позвоню сейчас.
— Давай.
Он отступает на шаг, смотрит на меня, и вдруг зовёт тихо, словно я сейчас мыслями не с Ильёй, а где-то далеко:
— Кать…
— М?
— Я тебя люблю.
И у меня всё внутри переворачивается, когда он произносит эти три слова. Наверное, стоило пережить всё, что случилось сегодня, чтобы их услышать.
***
Меня не покидает странное ощущение, сродни предчувствию. Когда отпускают из-под наблюдения врачей, когда еду домой, когда вроде бы оказываюсь в привычной обстановке. Даже не могу понять, что именно чувствую. Будто произошло что-то, а я этого и не заметила.
Перед тем, как выписаться, получаю наставления врача — пожилой женщины, которая снова тщательно и с деловым видом меня осматривает с ног до головы. Они заключаются в рекомендациях беречь себя, и я машинально киваю.
— И обследуйся хорошенько, — добродушно-ворчливо переходит она на фамильярности, которые в любой другой момент показались бы мне возмутительными. Но сейчас мне просто хочется уже уехать из этих серых казённых стен в надежде, что я сюда больше никогда не вернусь.
— Хорошо, — киваю скорее машинально, чем действительно принимая её слова всерьёз.
— Обследуйся, — припечатывает врач, и через десять минут я уже вдыхаю влажный и тёплый летний воздух, какой бывает только в Питере, когда солнечный день в мгновение ока сменяется дождливым.
— Настька от меня не отстала, пока ей не пообещал с собой взять, — рассказывает мне по дороге до машины Илья, взгляд которого так и чувствую постоянно. — Так что пришлось ехать с ней.
— Она что — одна осталась в машине?
— Нет… Марья Дмитриевна с нами приехала.
Это, неожиданно даже для меня, начинает злить. Кажется, я готова взорваться на ровном месте, и мне это категорически не нравится. Наверняка виною всему стресс, который пережила.
А ещё я ничего не знаю о том, что стало с Персидским, а спрашивать у Ильи опасаюсь по вполне объяснимым причинам. Надеюсь только, что он не стал бы молчать, если бы последствия нашей поездки оказались для Вадима фатальными.
— Ладно, — передёргиваю плечами, когда добираемся до машины.
— Всё окей? — вполголоса спрашивает Илья, но не успеваю ответить, как дверца распахивается и в мои ноги буквально вцепляется Настя.
— Окей, — шепчу одними губами и крепко прижимаю к себе дочку.
Раздражение исчезает, замещающееся острой потребностью просто вдохнуть аромат, присущий только Насте и замереть в спокойствии хоть на несколько секунд. И когда делаю это, ощущаю, как все тревоги уходят.
Утром следующего дня меня тошнит. Пока Илья и малышка спят, добегаю до ванной, стараясь двигаться бесшумно, чтобы никого не разбудить, и мне становится легче только минут через десять, когда выполаскивает напрочь. Так не хочется снова возвращаться в больницу, где мне наверняка поставят какое-нибудь сотрясение мозга, потому сажусь на бортик ванны и начинаю рыться в интернете, чтобы понять, чем мне грозит игнорирование имеющихся симптомов. И чем больше погружаюсь в чтение, тем больше меня мутит снова.
Когда всё же выхожу из ванной, чтобы пойти в кухню и выпить пару глотков воды, осознаю, что именно меня тревожило — я не помню, когда в этой всей суматохе у меня в последний раз были месячные. И это пугает. Потому что не представляю, что стану делать, если вдруг окажется, что я жду ребёнка.
Мне сорок, мой мужчина — младше меня на чёртову тучу лет. Ещё вчера я чудом выжила, попав в аварию с бывшим мужем, который едва не угробил нас обоих. И мне страшно. Очень-очень страшно. Потому что не могу в этом вопросе довериться даже самой себе — в первую очередь.
Расхаживаю по кухне, обхватив себя за плечи. Про воду забыла, а вот кофе с корицей хочется до одури. И это тоже пугает, потому что раньше терпеть его не могла.
Кое-как дожидаюсь момента, когда в кухню, шлёпая босыми ногами, приходит зевающая Настя. И меня снова охватывают такие мысли, которые кажутся совершенно неуместными. Если у нас с Ильёй будет ребёнок, и это не последствия аварии, захочет ли он его? Ведь у него уже есть Настя — человек, важнее которого не может быть никого. Будет ли он любить так же нашего малыша? И смогу ли я полюбить его так же, как и Настю? А вдруг стану любить его иначе? Сильнее, чем её?
— Мам, ты грустная. Папа сказал, что ты по делам вчера ездила, а я боялась, что ты от меня ушла с тем дядей, — вздыхает Настя и смотрит на меня с такой тревогой, что едва сдерживаюсь, чтобы не разрыдаться.
— Я никуда и никогда от тебя не уйду, — заверяю малышку, снова прижимая её к себе так крепко, как только возможно. — Никогда и никуда. Запомни это.
И почти реву, когда Настя привычно вцепляется в мою одежду. Это всё стресс, ничего кроме. Но мне так или иначе до безумия страшно. И с этим пока придётся смириться.
До женской консультации удаётся добраться только к вечеру. И приходится сделать это практически тайно. Я ненавижу ложь, но вынуждена пока что врать Илье. Отчасти — но даже это убивает.
