— А у вашей доченьки ещё не начали меняться? — с неподдельным интересом уточняет бабулька. И я качаю головой.
— Нет ещё. Нам только пять исполнилось.
— Ну, уже скоро совсем. У Гришеньки в пять лет и три месяца начали.
— Значит, будем ждать.
Поднимаюсь со скамейки, заканчивая тем самым наш разговор, и в этот момент впервые предательски колет сердце. Потому что Насти на горке, где она была каких-то три минуты назад, нет… Три минуты! Крохотных три минуты!
— Настя! — зову, слыша, как пробивается наружу тревога. — Настя!
Никогда не чувствовала настолько острого страха, как сейчас. Липкого, одновременно жгучего, и перекрывающего кислород.
— Настя!
Я бегаю вокруг проклятой горки, возвышающейся надо мной. Здесь куча каких-то домиков, канатов, лесенок. Всё такое огромное, давящее сверху, расплывающееся перед глазами. На меня уже смотрят родители и бабушки с дедушками. Кто-то с укоризной, кто-то с сочувствием, а кто-то улыбаясь. Их вижу тоже размытыми, а мыслей в голове никаких — только пульсация от ужаса.
— Настя!
Что делают в таких случаях? Вызывают полицию? Бросаются к мамам-папам, чтобы они помогли искать? Звонят родным?
Выхватываю телефон, и пытаюсь невпопад набрать номер Ильи, но когда вижу Настю, что идёт в сторону подъезда, сердце переворачивается от облегчения. А следом начинает колотиться ещё сильнее, потому что её держит за руку… Персидский.
Никогда не бегала с такой скоростью, с которой мчусь к ним. Запинаясь, едва не падая. И когда оказываюсь рядом, выдыхаю:
— Настя!
Она оборачивается, сначала удивляется, потом — улыбается. И совершенно спокойно произносит:
— Мама, а дядя Вадим сказал, что ты уже дома и ждёшь нас.
Хочется схватить её, встряхнуть, закричать, чтобы никогда так больше не делала. Не уходила с чужими. Неужели Илья её этому не научил? Но ей всего пять. Пять! И я должна была быть рядом с ней как приклеенная.
Я тащу её к себе за руку, и Персидский отпускает Настину ладошку. А потом делает то, чего не ожидаю — впихивает меня в подъезд, когда дверь открывается, выпуская мальчика лет двенадцати с собакой.
— Вадим, перестань! — шиплю, испытывая такой ужас, что от него по спине бежит ледяной холод. — Хватит!
Он продолжает подталкивать меня вперёд, и я инстинктивно шагаю, волоча за собой Настю. Я снова — словно бы в душной клетке, где нет возможности сделать полноценный вдох. Пытаюсь на ходу набрать номер Ильи, но Вадим ловко выуживает из пальцев телефон.
— Что тебе нужно? — выдыхаю, разворачиваясь возле лифта и пряча Настю за спину. Отчётливо понимаю, что беззащитна перед ним. Кричать? Малышка испугается, а шансов на то, что нам кто-то поможет, почти нет.
— Мамочка?
Она уже боится. Слышу это по дрожи в голосе. И теперь к страху примешивается такая злость, что кажется, готова убить любого, кто захочет причинить ей вред.
— Что тебе нужно? — повторяю с нажимом, глядя в лицо ухмыляющегося Вадима.
— Покатаемся втроём? Или вдвоём? Выбирай.
— Что значит «покатаемся»?
— Сядем в машину и поедем.
— Куда?
— Поговорить.
— Куда?
— Это не твоё дело. Просто выбирай. Или девчонку с собой или дома посади её.
— Я не могу.
— Что не можешь?
— Настю одну оставить.
— Ничего ей не будет.
— Вадим… пожалуйста… Ради того, что между нами было. Оставь нас в покое.
— Ну уж нет, Персидская. Ты перешла сегодня границы. Теперь никаких просьб. Выбирай.
— Дай мне позвонить Илье.
Он запрокидывает голову и начинает хохотать. И в этом смехе что-то настолько жуткое и потустороннее, что меня передёргивает. Сволочь! Нашёл на кого нападать…
— Ты держишь меня за идиота?
— Нет. Я просто скажу ему, чтобы он приехал, потому что Настя одна.
— Мамочка…
— Нет. Попроси соседку присмотреть.
— А бабушке её позвонить можно? Пожалуйста.
— Можно. Поднимайся по лестнице. У тебя ровно пять минут всё уладить.
Я начинаю едва ли не карабкаться наверх. Сейчас за себя мне не страшно. Страшно, что Вадиму взбредёт в голову что-то ужасное. Настя ловит мой взгляд, и я пытаюсь растянуть губы в ободряющей улыбке. Она крепко прижимает к себе поросёнка одной рукой, а второй — вцепляется в мою руку. Как будто даёт понять, что она со мной.
Возле двери в квартиру застываю, после чего поворачиваюсь к соседской и звоню, надеясь, что мне откроют. И когда на пороге возникает бабулька, быстро впихиваю внутрь Настю.
— Вера Ивановна, приглядите за малышкой. Минут тридцать, хорошо? Её бабушка заберёт.
— Случилось что-то?
— Нет. Мне просто тут… кое-куда съездить нужно.
— Мамочка, ты только вернись ко мне…
Сколько всего внутри от этих слов. Переворачивается, душит слезами, понуждает вывернуться, когда Персидский оттаскивает меня от двери.
— Я скоро, Настюш!
Вадим мчится с лестницы едва ли не бегом, тащит меня волоком за собой. И вот теперь мне становится страшно ещё и за себя.
— Ты с ума сошёл? — снова пытаюсь достучаться до Персидского, который подтаскивает меня к машине. — Отпусти немедленно!
— Не заставляй меня применять ещё больше силы, — цедит он в ответ. — Садись.
— Куда ты меня везёшь?
— Увидишь.
— Ты обещал дать позвонить бабушке Насти.
— Говори, как её зовут, я сам наберу. И скажешь пару слов. Потом положишь трубку. Начнёшь выё*ываться, вырублю.
— Телефон?
— Тебя.
— Я не начну.
— Как её зовут?
— Мария Дмитриевна.
— Хм.
Он усмехается — нехорошо так, словно то, что задумал, принесёт ему всё, на что Вадим рассчитывает, и цена, которую я заплачу, будет высокой. Всё ещё цепко держит меня за предплечье, так, что едва не шиплю от боли. И когда подносит трубку к моему уху, быстро выпаливаю:
— Мария Дмитриевна, бросайте всё, Настя у соседки осталась из триста пятнадцатой. Приезжайте! И позвоните Илье!
Вадим отключает связь, ощеривается в новой «улыбке» и усаживает меня за руль своей машины, к которому пристёгнуты… наручники. Свободный браслет смыкается на моём запястье, и прежде, чем я успею прийти в себя и сообразить, что делать, Персидский садится рядом.
— Поехали, — командует коротко.
