— Да ничего. Отобьёмся.
С матерью ни у меня, ни у Тамары никогда не было тёплых отношений. И хоть сейчас я прекрасно понимала умом, что для нас делалось всё, когда отец вдруг решил уйти к другой, это совсем не прибавило теплоты в отношениях между мной и мамой. Или Томой и мамой. Зато научило нас с сестрой держаться друг за друга чего бы это ни стоило.
— Тамара, ты пьёшь в такое время дня? — без приветствий интересуется мать, хотя видит то, что и без уточнения ясно — перед сестрой стоит новая порция мохито.
По лицу Томы сказать что-либо трудно, знаю только, что она будет сдерживаться на протяжении всего разговора. Ну, или не будет, в зависимости от того, куда именно повернёт беседа.
— Я не пью, мам. Всего лишь второй мохито за полчаса, — растягивает губы в улыбке Тамара. А мама теряет к ней интерес сразу же, потому что переходит на ту тему, ради которой здесь и оказалась.
— Я слышала о твоём предстоящем разводе с Вадимом, — произносит она и отмахивается от официанта, который вежливо пытается уточнить, что она будет заказывать.
— Очень рада, что новости доходят и до тебя, мама.
Мысленно прикидываю, от кого именно она могла слышать о расставании с Персидским. Тома вряд ли стала бы с ней откровенничать — это исключено. Я тоже не тороплюсь каждый вечер созвониться с любимой родительницей, чтобы обменяться свежими известиями. Вывод только один…
— Екатерина, ты вообще подумала о том, как это выглядит со стороны?
О… Эта Екатерина. Так мама обращается к нам почти всегда. Екатерина, Тамара… Как будто даже в именах старается поставить ту самую грань, которую мы с сестрой и без того чувствуем с самого детства.
— Что именно? То, что мой муж, с которым мы прожили двадцать лет, нашёл себе молодую любовницу, а теперь пытается с ней вместе выселить меня на улицу?
Я не сдерживаюсь. И совсем не собираюсь делать этого и впредь. Потому что меня выбесило всё — тон мамы, то, что она наверняка уже переговорила с чёртовым Персидским, её мнение, что я априори виновата во всём.
— Катя… ты ведь женщина. Ты должна быть как лиса. Хитрее, мудрее.
Какого чёрта я вообще должна кого-то из себя изображать? Впрочем, это риторический вопрос, который совершенно не имеет отношения к ситуации, в которой мы находимся в данный момент.
— Хитрее в чём? В желании отвоевать то, что принадлежит мне? Вне сомнения! В этом, можешь не сомневаться, я проявлю всю свою хитрость и изобретательность.
Мама смотрит на меня так, будто подозревает, что я вдруг свихнулась и меня срочно нужно определить в психушку. И только Тома, по виду которой можно понять, что она находится в высшей степени возмущения, дарит мне ощущение, что я права в своих выводах.
— Катерина, совсем не такой я тебя воспитывала, — говорит мама тоном, по которому можно смело сделать выводы — она считает свою старшую дочь как минимум неудавшейся, несмотря на то, что мне уже почти сорок. — Ведь ты не ведаешь, что творишь. Твой… новый мужчина… он же совсем ребёнок.
— Мама, ты что, говорила с Вадимом?
Моё предположение кажется мне самой настолько абсурдным, что я удивлённо вскидываю брови. Откуда ещё она может всё это знать? Кто ещё в таких красках мог всё описать матери?
— А почему я с ним не могу поговорить?
Нет, эту искренность, с которой она смотрит на меня, невозможно подделать, как ни старайся.
— Мам… может, потому, что Вадим изменил Кате и теперь пытается её выселить на улицу? — осторожно, будто разговаривает с душевнобольной, интересуется Тамара.
— Никого он не пытается выселить! Да, с ним живёт Майя. Но я верю, что это временно. Екатерине просто нужно было проявить хоть немного мудрости. Остаться рядом, переждать. А она вместо этого мстит Вадиму с каким-то щенком!
— Хватит!
Мой окрик заставляет вздрогнуть даже привычную ко всему Тому. Но я больше не намерена выслушивать эту ахинею. Вскакиваю на ноги и прежде, чем удалиться, цежу холодно:
— Заруби себе на носу, мама… если ты хочешь продолжать со мной общаться, не смей никогда и ни с кем обсуждать мою личную жизнь. Даже с самой собой, не говоря уж о моём бывшем муже. И да — у меня молодой любовник, и я бы не променяла его сейчас ни на кого другого. И у меня ещё есть дочь. От этого молодого любовника. Потому пожалуйста, бабуля, если ты возжелаешь не заниматься сплетнями, а общаться с теми, кто тебе дорог, будь добра, подумай, как именно ты станешь подбирать слова впредь.
Выдыхаю рвано и коротко и прежде, чем удалиться, припечатываю:
— Вадима больше нет. Вадим умер. Как мой муж — в первую очередь. Будет прекрасно, если эти похороны учтёшь и ты. А сейчас мне пора. Тома, созвонимся. Остальным — до встречи.
Я удаляюсь, прекрасно понимая, что именно испытывал Илья, когда его тёща закрывала за собой дверь. Мне тоже хочется запрокинуть голову и неистово смеяться, но я держусь. А ещё — накрывает желанием вернуться к Насте и Илье. Это — то, что охватывает целиком. Они оба — настолько важны и нужны, что задаюсь вопросом, как существовала без них всё это время. Впрочем, это неважно. И Илья, и Настя у меня есть. Остальное — просто пыль под ногами.
***
Время до судебного заседания, о котором я предпочитала не думать, будто это было той стороной жизни, что меня не касалась, пролетело нещадно быстро. И те две недели, что мы провели с Настей и Ильёй, когда наслаждались только друг другом, став одной семьёй, стали едва ли не самыми счастливыми в моей жизни. Все мои переживания, когда считала, что моя жизнь кончена с уходом мужа, с лихвой компенсировались теперь наличием рядом мужчины, способного одним кратким словом вселить уверенность, что мне не стоит опасаться или переживать. И что всё происходящее скоро закончится, оставив вместо себя только воспоминания, да и они заместятся новыми впечатлениями.
Конечно, Илья облёк это в совершенно иные слова, но… мне безумно нравилась эта его способность изъясняться коротко и ёмко.
— Кать! Ты зависла, — произносит Тома, когда мы с ней едем в сторону здания суда.
Она права. Стоило мне только уехать от Ильи и Насти, начинает казаться, что попала в кошмар. Или же, напротив, проснулась и очутилась в реальности, а всё, что происходило со мной в последние две недели — всего лишь сон.
— Ты что-то говорила?
— Ты о моём пятиминутном монологе? — вскинув бровь, уточняет сестра и хмыкает: — Будем считать, что на меня напал словесный понос.
— Прости, Тамар… Я сейчас не в себе.
— А я пытаюсь тебя отвлечь. Кстати, буду тоже участвовать в заседании, я не говорила?
Она с самым невозмутимым видом переключает скорость на коробке передач и выруливает на оживлённый проспект.
— Нет, не говорила, — выдыхаю удивлённо. Даже предположить не могла, что Тома соберётся со мной на эту невесёлую процедуру.
