***
Я сам не понял, как именно мне пришла в голову эта идея — позвать к Самойловым Катю. Но приглашение показалось мне вдруг таким правильным, что я усомнился всего на пару секунд прежде чем это сделать. Я совсем не собирался отмечать пятилетие малой у посторонних, по сути, людей, но сейчас, когда мы с Настей ждали Катю, и мелкая беспрестанно бегала к табуретке возле двери, чтобы посмотреть в глазок, не мама ли приехала, понял, что всё сделал верно.
— Насть, хватит. Я же сказал — мама приедет и отзвонится. Точка, — беззлобно окрикнул дочь, когда она в очередной раз стартанула в прихожую.
— А скоро?
— Я не в курсе.
В принципе, Персидская ещё даже не задерживалась, но я почему-то заразился этой тревожностью Насти и сам начал постоянно следить за временем. Казалось, вот в этот самый момент, когда я наконец чуть отпустил с поводка самого себя, всё пойдёт не так, как я на то надеялся. Например, Катя не сможет отправиться с нами, мелкая приболеет, Самойловы сообщат, что уезжают на Кипр…
М*я, я становлюсь мнительной барышней, а не мужиком двадцати пяти лет.
— Папа! Мама звонит! — орёт Настька из детской и тащит мой телефон, каким-то чудом оказавшийся у неё. И меня отпускает. Потом снова накатывает тревога, ровно до того момента, когда я отвечаю на звонок и слышу короткое:
— Привет. Я приехала.
И звездец… давно такого не чувствовал. Когда вдруг оттенки окружающей действительности меняются, и всё становится ярче и контрастнее.
— Привет. Окей, пара минут и мы внизу.
Подхожу к окну, будто мне нужно убедиться, что Персидская не соврала, и когда вижу её тачку, припаркованную чуть левее от подъезда, кричу Насте:
— Обувайся, мама приехала.
Сейчас произносить слово «мама» становится легче, чем раньше. И это тоже правильно. Наверное.
Мы рассаживаемся в машине молча. Гружу вещи Кати в багажник, туда же — наша с малой сумка, одна на двоих. Наська болтает сама с собой, когда устраивается в кресле, которое мне буквально всучила Персидская. Пристёгиваю дочь, отмахиваясь от платьев и ботиночек, идущих в комплекте с куклой, которую мелкая пытается вытащить из коробки вместе со всем прилагающимся скарбом, и сам сажусь за руль.
Катя устраивается рядом, какая-то необычно-молчаливая. Как будто стала другой за то время, что мы не виделись.
— Ты в порядке? — тихо уточняю, трогая тачку с места.
— Да. А что?
— Да ничего.
Я мог бы многое сказать, но молчу. Потому что мы только-только начали выходить на иной уровень общения. И потому что есть вещи, которые меня могут не касаться от слова «совсем».
Настёна щебечет что-то, то о новой кукле, то о своём поросёнке, которого умудрилась прихватить с собой. Я не особо прислушиваюсь, целиком и полностью сосредоточившись на дороге и своих ощущениях. А они странные. Контрастные такие, не похожие друг на друга.
Вроде и счастлив от того, что малая себе от восторга едва ли всю попу не отбила, а вроде и странно всё это, когда вот так Катя рядом и мы вроде как одна семья. На словах — не больше, но иначе ведь и не скажешь.
— Ты извини, — наконец подаёт голос Персидская, когда Настя замолкает, задремав с куклой наперевес в своём кресле. — У меня просто с отъездом из дома не особо всё сложилось.
— Что-то не так? Помочь могу?
— Да нет. Вадим просто заявился.
Она горько усмехается и отворачивается к окну — это ловлю краем глаза, сворачивая на дорогу, ведущую в сторону посёлка, где живут Самойловы. Не понимаю, что именно чувствую от слов «Вадим заявился». Вообще.
— Ясно.
Киваю, паркуя машину возле металлических ворот. Настя мирно дремлет в своём кресле, и наверное, будет самым правильным сейчас подумать не только о ней, но и о Кате.
— Если тебе тяжко всё это, и если шеф недоволен, я могу сейчас Наську тут оставить на полчаса и тебя отвезу в город, — предлагаю то, чего делать совсем не хочется. И когда вижу испуг, мелькнувший на лице Персидской, чувствую уродливое, но всё же облегчение.
— Нет! — Она не говорит это слово, скорее выкрикивает его. И быстро, будто я её вот-вот остановлю, добавляет: — Он просто настроение мне испортил своим приездом, но я сейчас себя в руки возьму и всё хорошо будет. Окей?
Б*я… я же совсем не это имел ввиду, но пояснить не успеваю. Из ворот выглядывает Самойлова, которая расплывается в широкой улыбке, следом — просыпается Настя с вопросом:
— Приехали?
И я киваю, берясь за ручку дверцы. Но прежде, чем выйти, говорю Кате:
— Позже договорим.
И она кивает в ответ.
— Внучка у них пропала. Я вроде как её ищу, — вполголоса рассказываю Персидской, когда мы отходим в сторонку.
Я — перекурить, Катя — потому что ей хочется расспросить меня о том, куда я её привёз. Тревожности в её глазах всё меньше, а извечного бабского любопытства — хоть отбавляй. И второе мне нравится не в пример больше первого.
— Вроде как?
— Ага. Вряд ли найдётся.
— Почему?
— Потому что. — Понимаю, что выходит чуть резче, чем того требует ситуация, и прибавляю: — Таких в полиции называют «без вести пропавшими».
— Понятно. А Насте Самойловы нравятся.
Насте они действительно нравятся. И она им — тоже. Даже молчаливый обычно Пётр Андреевич суетливо расставляет на столе тарелки, смеётся над тем, о чём ему рассказывает умудряющаяся не попасть никому под ноги мелкая.
— Наверное, глупо это, — наконец произношу, докуривая сигарету почти до фильтра.
— Что — глупо?
— К ним приехать. Я их третий раз в жизни вижу.
— Не глупо. Если ты это сделал, значит, тебе этого хотелось. А им радость какая, ты же видишь.
Она отходит к остальным, и я чувствую странную потребность вернуть Катю обратно. Просто стоять вот так с ней рядом и разговаривать обо всякой ерунде. Засада, млин. Совсем не этого я хотел, и уж точно совсем не это себе обещал.
— Илья Владимирович, выпьете со мной сегодня? — предлагает Самойлов, когда я подхожу к столу, за которым уже рассаживаются остальные.
Мне даже становится неудобно, когда вижу, сколько всего наготовлено — от тарелок с разными салатами и закусками начинает рябить в глазах.
— Да я вроде за рулём.
— А вы с ночевой оставайтесь. Лида вам постелит в гостиной. У нас комнат много.
Самойлов улыбается с такой надеждой, что окончательно становится неловко. Смотрю на Катю, и та кивает, молча отвечая на мой не заданный вслух вопрос.
— Наливайте. Только немного.
— А много и не выпьете. Моя настоечка, сам делал. Крепкая.
