Строго говоря, мы не знаем, кто был первым творцом галечной культуры – чаще всего орудия находятся без всякой связи с костями, а почти все останки гоминид этого времени – это малоинформативные фрагменты зубов; но мало сомнений, что этим занимались наши предки. В Леди-Герару фрагмент челюсти имеет самые что ни на есть промежуточные черты: он мог принадлежать либо мелкозубому австралопитеку, либо крупнозубому человеку. В принципе, именно такое строение мы ожидаем увидеть у переходной формы – и как приятно, что именно такое мы и видим.
Впрочем, следы каменных орудий на костях антилоп найдены в местности Боури, откуда происходят и кости австралопитеков гари. Видимо, орудийная деятельность возникала независимо не один раз. Важно, что австралопитеки гари, судя по специфике челюстей и зубов, не были нашими пращурами. Конечно, всегда есть вероятность, что в одной местности жили и более примитивные австралопитеки, и более продвинутые люди, просто мы нашли кости лишь первых, но по факту – кости австралопитеков в ряде локальных местонахождений (важно, что не в одном) сопровождаются следами использования орудий.
Наши же прямые предки границы плиоцена и плейстоцена представлены двумя достаточно надёжными видами – Homo rudolfensis и H. habilis – и несколькими спорными типа H. gautengensis (они же Telanthropus capensis), H. microcranous и H. georgicus. Несколько позже их сменили H. ergaster и H. erectus. Относительно сущности и взаимоотношений видов «ранних Homo» есть множество мнений. Некоторые учёные считают их одним видом; тогда «рудольфенсисы» – просто самцы, а «хабилисы» – самки. Правда, странно, что более древние находки упорно оказываются самцами, а самки осчастливили их своим появлением лишь спустя пару сотен тысяч лет. Другие исследователи склонны считать, что оба ранних вида, а, вероятно, ещё и Homo ergaster, и Homo erectus, существовали синхронно. В этом случае проблема не меньше: не понятно, как бы столь близкие виды, причём каждый с довольно широким экологическим спектром, могли сосуществовать на одной территории? Не стоит забывать, что в это же время тут же обитали ещё и парантропы. Наконец, все эти виды логично распределяются по временной шкале: H. rudolfensis 2,4–1,85 млн л. н., H. habilis 1,85–1,65 млн л. н. (этот вид более мелкий; между прочим, уменьшение размеров от рудольфенсисов к хабилисам напоминает аналогичные изменения от ранних афарских австралопитеков к поздним), H. ergaster 1,65–1,45 млн л. н., H. erectus 1,45 млн л. н. и позже. Этот стройный вариант тоже не лишён недостатков: в одних и тех же слоях регулярно обнаруживаются очень уж разные гоминиды, трудно сводимые к одному виду. Сложности добавляет и то, что «ранние Homo», судя по всему, иногда могли метисироваться с парантропами, от которых ещё не так далеко разъехались, плодом чего становились крайне нестандартные индивиды.
Судя по всему, удивительное время перемен требовало повышенной изменчивости. Разобраться в деталях и хитросплетениях нашей раннеплейстоценовой родословной ещё предстоит будущим исследователям.
Самое важное свойство «ранних Homo», как уже было сказано, – переход на всеядность. Появление мяса в меню имело огромные последствия. Необходимость охотиться, кооперироваться, бороться с конкурентами, делать орудия труда для разделки добычи вызвала потребность в увеличении мозга. Мясо калорийнее, питаясь им, можно за меньшее время получить больше энергии; это высвобождает время для общения, обучения детишек, изготовления орудий. В то же время питание мясом привело к сокращению жевательного аппарата – ослаблению жевательных мышц (для пережёвывания мяса нужно меньше усилий, чем для травы) и, как следствие, бесповоротному исчезновению сагиттального гребня, необходимого ранее для крепления этих мышц, утончению костей свода, уменьшению зубов (правда, у H. rudolfensis моляры были даже больше, чем у грацильных австралопитеков, но у рудольфенсисов и размеры тела, и голова несколько подросли; после рудольфенсисов зубы уже только уменьшались). Всё это облегчило голову и высвободило потенциальную возможность увеличения мозга. Необходимость и возможность нашли друг друга – и мозги начали стремительно расти, впервые перевалив «мозговой рубикон» – размер порядка 700–900 г, отличающий обезьян от человека.
Другой важной способностью наших предков стала повышенная выносливость. В открытой саванне пищи не так мало, но она рассредоточена на огромной территории. Приматы – плохие путешественники, неспроста многие виды весьма узкоареальны. Люди же научились подолгу, хотя и не спеша, ходить. Видимо, самый важный переход был даже не между австралопитеками и «ранними Homo», а между H. habilis и H. ergaster – если у первого пропорции были ещё коренастые, а руки сохраняли древесные адаптации, то второй отличался от нас только головой, но не телом. Не случайно именно в это время – около 2–1,7 млн л. н. люди расселяются за пределы Африки (в иорданском местонахождении Зарка слои с орудиями имеют датировку до 2,48 млн л. н., так что первые миграции, видимо, восходят к самым первым представителям Homo). Надо сказать, они сделали это намного позже, чем практически все другие животные – страусы, слоны, зебры, павианы, кошки и многие другие. Видимо, любовь к путешествиям – не такая уж изначальная особенность приматов, а скорее родоспецифическая.
Любопытное об обезьянках…
Весьма часто в популярной, а нередко и в научной литературе звучит мысль, что, дескать, развитие культуры у древних людей, преодолев некоторый порог, подняло их на новый уровень и позволило расселиться за пределы Африки. Но сторонники такого взгляда почему-то забывают о других животных-путешественниках. Задолго до гоминид дорожку туда и обратно протоптали самые разные существа. В частности, павианы без всякой культуры вполне успешно достигли Аравии и живут там по сей день. Правда, есть предположение, что их туда переселили люди, но эта версия выглядит совсем натянутой: зачем бы древние люди переправляли злобных обезьян через Красное море? Более того, гораздо раньше – 1,1–1,4 млн л. н. – ископаемые гелады Theropithecus oswaldi добрались до Испании в одну сторону и до Индии – в другую, а макаки Paradolichopithecus suschkini ещё 2,2–2,4 млн л. н. прекрасно освоились в Таджикистане.
Ясно, что все эти грандиозные перестройки происходили не от хорошей жизни. Одной из главных проблем, как и в прежние времена, были павианы. Их было великое множество. В Южной Африке доживали свой век последние Parapapio jonesi – реликты былых времён.
Theropithecus (Theropithecus) gelada
Гелады достигли апогея своего развития. Примерно до 2,5 млн л. н. в Южной Африке дожили Theropithecus (Theropithecus) darti, а в Восточной – Th. (Omopithecus) brumpti. Потомок первого из них – Th. (Th.) oswaldi (2,5–0,25 млн л. н.) вырос не только относительно предка, но и в процессе эволюции вида – с 42 кг у раннего подвида Th. oswaldi oswaldi до более чем 85 кг у позднего Th. oswaldi leakeyi (а промежуточный по размерам подвид Th. oswaldi delsoni каким-то образом умудрился оказаться в Индии). Увеличивались не только размер тела, но, что важнее, – площадь и длина заклыковых зубов, сложность гребней моляров, тогда как передние зубы уменьшались. Гелада Освальда была огромной травоядной обезьяной, собиравшей еду руками, с зубами, конвергентными копытным животным, населявшей самые открытые местообитания и ведшей сугубо наземный образ жизни. Травоядность не отменяла огромных клыков, так что при столкновении на одном пастбище такое чудище получало огромный перевес над тридцатикилограммовыми австралопитеками и «ранними Homo». В линии восточноафриканских омопитеков шёл свой прогресс: Th. (O.) baringensis (3–2 млн л. н., известен также из Анголы) и Th. (O.) quadratirostris (2,9 млн л. н.).
