Никарета подошла к каменным краям, напилась и умылась, пристально вглядываясь в рябившую поверхность. А потом, мысленно воззвав к Афродите, погрузила руки в воду по плечи… и почти сразу нашарила на каменном дне что-то круглое, тяжелое… и наконец из сияния играющей воды она извлекла тот самый венец, который некогда мягко светился для нее в кромешной тьме старого храма в Троаде.
Слезы снова полились из глаз Никареты, и она благоговейно коснулась губами одного из влажных адамасов.
Как поступить теперь? Что делать?.. Ей хотелось вернуться в пещеру, где стояли прекрасные статуи, водрузить венец на голову Афродиты и перед ее лицом поклясться Аргиросу в вечной любви и памяти, а потом заняться его погребением, но страх остановил ее: а вдруг вернутся гермафродитосы?! Они убьют Никарету, заберут венец, и мучения Аргироса окажутся напрасными!
Гермафродитосы вернутся, они обязательно вернутся, Никарета уже слышит их шаги, они бегут сюда…
А куда бежать ей?! Который из этих многочисленных коридоров выведет ее из глубин Акрокоринфа на поверхность?!
Белый пес внезапно вырвался из соседней пещеры и коротко, тревожно тявкнул рядом с Никаретой, а потом схватил ее за подол и потянул в глубину одного из коридоров, которые во множестве выходили в пещеру с водоемом.
Девушка оторвала подол от своего хитона, завернула в него венец, прижала драгоценную ношу к груди – и без малейшего раздумья кинулась вслед за собакой. Среди сонмища мыслей, полных печали, страхов и надежды, которые крутились в эти минуты в ее голове, мелькнуло смутное воспоминание о том, где она видела этого белого пса… Но догадка показалась слишком невероятна, Никарета отогнала ее – и продолжила путь вслед за своим проводником, которого вело безошибочное чутье – и желание во что бы то ни стало выполнить приказ хозяина. Жаль было его покинуть, но ослушаться пес не посмел.
Подземелья Акрокоринфа
Когда Аристократ, послушный приказу, убежал, Драконт выбрался из узкого коридора, где он, затаившись, слушал весь разговор Никареты с ее бывшим возлюбленным, и, подойдя к трупу, закрыл ему глаза. Никарета была слишком потрясена и забыла это сделать, но Драконт совершил этот поступок не из милосердия к усопшему, а потому, что ему не хотелось, чтобы эти мертвые глаза следили за ним. И все-таки тень ваятеля еще бродила по пещере: Драконт ощущал его присутствие всем своим существом, как ощущают присутствие врага. Они и были врагами… Вернее, соперниками, и то, что один из них умер, а другой оставался жив, совсем не значило, что тот, кто жив, победил…
Странно: труп гермафродитоса, которому Аристократ перекусил шею, никак не заботил Драконта. Без малейших колебаний и содроганий он выволок мертвое тело вон из пещеры. Но с телом Аргироса так поступить он не мог, ибо это унизило бы его самого!
Драконт знал: он не избавится от присутствия соперника в этой пещере до тех пор, пока у того не окажется двух оболов, чтобы заплатить Перевозчику. Но беда в том, что Драконту было не до денег, когда он направился в пещеры Акрокоринфа. О да, он шел заплатить долг, однако сумма была настолько огромна, что не хватило бы целого обоза, чтобы ее перевезти! Да и вообще Драконт никогда не брал с собой денег. Обычно знатного горожанина сопровождал домоправитель или особый доверенный раб, который нес его кошель и либо оплачивал покупки, либо, по указке хозяина, творил филантропию
[109] для нищих.
Драконт задумался. Он вспомнил Аристократа, который появился в пещере рядом с ним невесть откуда, хотя хозяин не брал с собой пса, и тяжело вздохнул… Нетрудно было догадаться, кто привел Аристократа!
– Мавсаний! – позвал он, а не дождавшись ответа, крикнул погромче: – Мавсаний!
Послышались медленные, шаркающие шаги, и в пещере появился Мавсаний, в блеклом свете фосфороса не слишком отличающийся от мертвеца.
– Отправь его к Перевозчику, – кивнул Драконт на труп, ничуть не сомневаясь, что Мавсаний, едва вернувшись к исполнению своих постоянных обязанностей, немедленно повесил на пояс кошель с некоторой суммой хозяйских денег. Уж два-то обола там, конечно, отыщется!
Драконт не ошибся, и, когда монеты легли на мертвые веки, ему стало чуть легче.
Он ходил по пещере, разглядывая статуи, а Мавсаний с болью следил за выражением его лица.
Он знал, какое страшное потрясение и разочарование пережил сейчас его господин, понимал, с каким грохотом рухнули все его надежды на счастье и любовь, и не мог представить себе, как утешить его. Конечно, он радовался той неудаче, которая постигла Драконта, ибо в этой неудаче Мавсаний видел его спасение, и все же душа его болела так, как не болела никогда. Хозяин был так спокоен… так пугающе спокоен!
Между тем Драконт, бродя по пещере, вдруг споткнулся и поднял что-то с каменного пола. Это оказался молоток на деревянной рукояти. Один конец его ударной части был уже, другой – шире и круглее. Это был молоток ваятеля – затупившийся, перекошенный, с ручкой, отшлифованной сжимавшей ее рукой. Конечно, именно этим молотком были высечены из мрамора великолепные статуи, которые сейчас видел перед собой Драконт.
Он повертел молоток так и этак – и вдруг перестал владеть собой! Та жалость и нежность к Никарете, которую он чувствовал некоторое время назад, та любовь к ней, которая заставила Драконта послать Аристократа, чтобы помочь девушке выбраться из подземелий, помочь спастись, – все это исчезло. Сейчас он ощущал только несправедливость судьбы, лишившей его желанного!
Издав вопль, в котором слились воедино его ревность, его горечь, его ярость и его тоска, его любовь и его ненависть, Драконт кинулся к изображению Никареты, воздев молоток.
Мавсаний до боли впился ногтями в свои ладони, потому что ему хотелось броситься к хозяину и остановить припадок его безумия – и в то же время он страстно надеялся, что, уничтожив статую, Драконт избавится от наваждения, от этой всепоглощающей страсти, которая влекла его к подлинной Никарете.
Драконт был так силен и настолько разъярен, что одного его удара, конечно, хватило бы, чтобы разнести статуе голову или вообще разбить ее на части, однако внезапно ему почудилось, будто кто-то рванул его сзади за плечо так, что рука его дрогнула – и удар пришелся лишь по мраморной волне кудрей.
Драконт обернулся, готовый убить всякого, кто посмел его остановить пусть даже взглядом, однако позади никого не оказалось: Мавсаний стоял на коленях в углу пещеры, зажмурившись от страха, Аргирос неподвижно лежал с двумя медными монетами на веках… Лишь мраморная Афродита смотрела на Драконта.
Он потряс головой, пытаясь прийти в себя, и обернулся к изображению Никареты.
Заботливо отшлифованные волосы статуи рассыпались крошками, так что у ног Драконта лежала теперь коротко остриженная рабыня. Она была до такой степени похожа на настоящую, живую Никарету, что Драконт невольно застонал, но в то же мгновение справился с собой и, обернувшись к Мавсанию, приказал ледяным голосом:
