– Я только прикрыл их большой белой холстиной, – глядя на женщин, но словно бы не видя их, терпеливо пояснил Окинос. – Теперь ничего не видно. Теперь никто не поймет, что она была женщиной. И никто не увидит того позора, которому подвергли ее и Чаритона. Я хотел принести их сюда, но не смог поднять обоих сразу. Они стали такими тяжелыми, словно камни! Скажи, Дианта, у тебя есть какая-нибудь тележка? Я бы привез их сюда… Их нужно отмыть от крови. Водоем в асклепионе весь грязный, вода там красная и мутная.
Дианта и Никарета в ужасе переглянулись, уже понимая: произошло самое страшное. Неужели Окинос… ох, нет!!!
– Я побегу туда, – с трудом удерживая слезы, пробормотала Никарета. – Наверное, днем я смогу найти сама дорогу.
– Я пойду с тобой, – решительно заявила Дианта, но тут обе они взглянули на Окиноса, который сидел посреди двора и был больше похож на мертвого, чем на живого, и, не сговариваясь, кинулись к нему, обняли, зарыдали:
– Поликсена! Чаритон! Боги, боги, как вы жестоки…
– Оставьте его, женщины! – раздался громовой голос.
Вслед за тем и калитка и ворота распахнулись, и двор заполнился народом.
Дианта и Никарета увидели Гедеона, знакомого им служителя из асклепиона, а рядом с ним еще каких-то людей. У всех у них были налитые кровью глаза и тяжелые, набрякшие лица, словно они пьянствовали всю ночь и едва протрезвели к утру. Они едва держались на ногах и источали такую перегарную вонь, что можно было угореть, находясь поблизости хотя бы с одним из них, а между тем их был с десяток.
Вслед за ними вошли мужчины в одинаковых коротких экзомидах и алых шарфах через плечо. Это были стражники архонта. А вот и он сам в своем золоченом шлеме и с золотым символом коринфской власти в руке, шагнул вперед, холодно глядя на Окиноса:
– Ты будешь распят на городской стене за зверское убийство, свершенное в асклепионе. Жестоко изнасилована и убита Поликсена Поликратос, выдававшая себя за асклепиада Поликсена, а также ее помощник Чаритон. Смерть их была ужасной и мучительной, и этой смертью они уже искупили те злодейские действия, которые вершили с трупами горожан, попадавших в асклепион. Картина, открывшаяся нам в леднике, повергла в содрогание даже закаленных воинов… Асклепион будет сожжен, это помеченное смертью место останется пустовать самое малое в течение года, прежде чем будет выставлено на торги. Но как бы ни тяжелы оказались проступки Поликсены и Чаритона, не твое дело было их судить и подвергать смерти! – ткнул он символом власти в Окиноса. – Это следовало совершить ареопагу Коринфа. А теперь ареопаг вынесет приговор тебе.
– Почему ты думаешь, что это злодеяние – дело рук Окиноса? – возмущенно вскричала Никарета.
– Потому что я, и не только я, но и все мы видели, как он уходил от асклепиона, – ответил архонт. – Кроме того, у нас имеется свидетель свершившегося злодейства. Он всю ночь наблюдал, как этот молодой кровавый зверь терзал свои жертвы! А потом злодей прикрыл их белым полотном и ушел, надеясь, что его никто не заметит.
– И кто же этот свидетель? – удивилась Никарета.
– Вот он!
По знаку архонта вперед вытолкнули Гедеона.
Вид он имел заносчивый, однако руки его тряслись, выдавая страх.
– Он лжет, – презрительно заявила Никарета.
– Почему ты так думаешь? – вскинул брови архонт.
– Потому что Окинос всю ночь провел здесь, в этом доме, и ушел отсюда, когда уже начал брезжить рассвет, – заявила Никарета. – Это было недавно! Ему бы достало времени только дойти до асклепиона, увидеть убитых – и уйти прочь. Вернувшись, он сказал, что хотел принести сюда мертвые тела, но у него не хватило сил. Он пришел просить тележку, чтобы привезти их и обмыть, потому что водоем в асклепионе грязен, вода в нем красная.
Никарете казалось, что ее голос звучит как бы со стороны и все это говорит кто-то другой, а не она. В ней сейчас и в самом деле жили как бы два существа. Одно рыдало, рвало на себе волосы и одежду, посыпало голову прахом и не могло найти утешения от горя: погибли Поликсена и Чаритон – люди, вокруг которых, словно повилика вокруг могучих деревьев, обвивалась жизнь Никареты, люди, которые спасли ей эту жизнь! Другое существо прижимало ладонь к сердцу, чтобы заглушить его боль, и помнило сейчас только о том, что надо защитить безвинного человека, Окиноса, на которого по неизвестной причине клевещет Гедеон! Уж не сошел ли он с ума?!
– Вода красная? – азартно высунулся вперед Гедеон. – Да она красная от его крови! Даже Ехидна
[106] захлебнулась бы, напившись той крови, которую он пролил в асклепионе!
– Он смыл с себя кровь! Он все это сотворил, а потом смыл с себя кровь! – наперебой завопили Такис и его сообщники.
Еще не вполне проспавшись после страшной ночи – да и мало кто мог спать, вспоминая о содеянном! – они теперь мечтали об одном: переложить вину за совершенное ими убийство на другие плечи. Казалось, если кара постигнет другого человека, они смогут и сами убедить себя в том, что не повинны ни в чем, что все случившееся – лишь страшный сон, посетивший их всех одновременно, – и он вот-вот рассеется, нужно только во что бы то ни стало убедить окружающих, что виновен другой, не они…
Даже Такису, который вволю проливал кровь в Иллирии, было не по себе. Война прощает беспощадность, однако у мирной жизни свои правила и законы! И сейчас он был готов на все, чтобы доказать свою несуществующую невиновность.
Между тем Никарета бросилась к безучастно стоявшему Окиносу, который, кажется, даже не понимал, что речь идет о нем, и сдернула с его левого плеча край хитона. И все увидели, что это плечо залеплено полосой какой-то засохшей коричнево-зеленой грязи.
– Вот! Посмотрите! – закричала Никарета. – Вот доказательство того, что Окинос не касался водоема в асклепионе! Не он смывал там кровь!
– Что говоришь ты, женщина? – Архонт высокомерно вскинул брови. – При чем тут эта грязь?!
– Это гриза ласпи, – подал голос один из стражников. – Наш военный лекарь щедро смазывал ею наши кровоточащие раны. Скольким из нас гриза ласпи спасла жизнь! Одна беда – вся мазь исчезала, стоило только на нее хоть капле воды попасть. Поэтому во время дождей раненые чаще помирали, чем в сушь…
– Ничего не понимаю, – пробормотал архонт.
– Да что ж тут понимать, господин?! – вскричала Никарета. – Окинос был ранен вчера вечером. Тогда же Поликсена… – Горло ее сжалось, и она с трудом подавила рыдание, которое готово было вырваться после этого имени. – Тогда же Поликсена намазала ему рану гриза ласпи. Если бы он мылся, от нее и следа не осталось бы!
– Ты, придорожная лужа, слишком много себе позволяешь! – натужно хохотнул Такис, которому показалось, что архонт слишком много внимания уделяет Никарете. – Все очень просто, архонт! Этот негодяй смыл кровь, а потом заново смазал свою рану!
