– Я принесу вам отличный клей завтра же! – хвастливо заявил Чаритон, который никогда не упускал случая чем-нибудь поразить Никарету. – Надо идти к плотникам! Они добавляют в свой клей яичные белки, кровь, кости, молоко, сыр, овощи и зерно! В театре Диониса делают новый помост – наверняка у тамошних плотников есть этот клей!
Его прервал пронзительный лай.
– Опять наш Пелион гоняет какого-то чужака! – усмехнулся Окинос, поглядев во двор.
Пелионом был пес молосской породы, а названный так в честь той горы, где Асклепий появился на свет. Как известно, его охраняла собака – поэтому Асклепия часто изображают с собакой у ног. Этому псу, говорят, достаточно было лизнуть человека, чтобы исцелить его! Имени верного животного не сохранили легенды, поэтому в Коринфском асклепионе своего сторожа назвали Пелионом.
Чаритон тоже выглянул и сказал, что этого алопекиса он уже видел – привязался к нему и бежал за ним всю дорогу, с самого Кефисса.
– А что ты делал на Кефиссе? – удивился Окинос. – Не совестно шляться, когда в асклепионе столько работы?
– А что такое Кефисс? – с любопытством спросила Никарета.
– О, это самая великолепная улица на свете! – воскликнула Дианта, оживляясь. – Там живут все важные коринфские господа, все эти родовитые богачи!
Чаритон ужасно перепугался, что Дианта сейчас начнет перечислять их – и невзначай назовет Драконта Главка. Но, на счастье, в разговор вмешалась Поликсена, которая все это время тихонько сидела в уголке.
Она вообще проводила каждый свободный миг рядом с Диантой и Никаретой, но мало говорила – больше слушала, причем с таким выражением лица, как будто открывала для себя совершенно новую жизнь: жизнь женщины. Разумеется, тут как тут оказывался и Окинос, который не сводил глаз с Поликсены. Он был полон надежд, что его любимая, наконец, откроет в себе желание стать настоящей женщиной, а значит, согласится выйти за него замуж.
Что в таком случае станется с асклепионом и его пациентами, Окиноса мало волновало: чтобы покорить Поликсену, он мог стать кем угодно, хоть лекарем, хоть пекарем, однако бросил бы все эти занятия в тот же миг, когда ему удалось бы жениться на дочери Мирона Поликратоса!
И сердце Окиноса от восторга заколотилось, как бешеное, когда Поликсена задала вопрос, который могла задать только женщина:
– А может быть, у какого-нибудь комотирио отыщется готовый парик? В самом деле, Никарета может провозиться очень долго…
– Да эта мысль мне уже приходила в голову, – уныло сообщила Дианта, – но беда в том, что все мастера нас, гетер, знают! И нипочем не продадут мне парика!
– Но я-то не гетера! – чуть ли не подпрыгнула Никарета. – Меня в Коринфе и не знает никто! Я вполне могу купить парик. Только надо знать, где мастера искать.
– Я отлично знаю, где его искать! – оживился Окинос. – Рядом с моим дядюшкой живет отличный мастер.
– Уж не тот ли это мастер, для которого твой дядюшка варит клей из рыбьей чешуи? – брезгливо сморщилась Дианта. – Такой благоуханный парик не надену и под страхом распятия на городской стене!
– Не волнуйся, – хихикнул Окинос, – у меня много дядюшек. Этот живет с другой стороны Акрокоринфа.
– И комотирио там же? – оживилась Дианта. – А как его зовут?
– Фокас.
– Фокас! – возопила Дианта с восторгом. – Это замечательный комотирио! Филодора не достойна даже подметать пол в его мастерской! Носить его парики – мечта всех гетер!
Впрочем, тут же голос ее упал, а на ее глазах появились слезы:
– Но Фокас просит не меньше таланта за парик, мне это не по силам, особенно теперь, когда я столько времени ничего не зарабатывала…
– Я заплачу за твой парик, – спокойно сказала Поликсена.
– Ты в уме? – озадаченно спросила Дианта. – Это я должна платить тебе за свое исцеление! А ведь ты с меня еще ни халка не получила!
– Видишь ли, я понимаю слово «исцеление» иначе, чем ты, – с улыбкой возразила Поликсена. – Это восстановление не только телесного, но и душевного здоровья человека. А твое душевное здоровье без этого парика не восстановится – значит, моя работа по твоему исцелению не будет закончена. А чтобы ее завершить, я могу пускать в ход любые средства, которые сочту нужным. Например, заплатить за твой парик!
Дианта смахнула слезы радости и благодарности и принялась многословно уверять Поликсену, что не останется в долгу. А потом осторожно спросила, когда она будет считать законченным лечение Мавсания.
– Понимаешь, – не без смущения призналась Дианта, – я бы не возражала забрать Мавсания к себе… служил бы у меня сторожем, например… но это возможно, лишь когда он будет совершенно здоров.
– Это произойдет не раньше, чем к нему вернется память, – сказала Поликсена.
– Ну и когда это случится? – не унималась Дианта.
– Может быть, никогда, – вздохнула Поликсена. – А может быть, в любой миг, под влиянием какого-нибудь потрясения. Знаешь, я видела исцеление людей именно благодаря потрясениям. Например, одна женщина обезножела, когда получила известие о гибели дочери. А та случайно осталась жива. И, внезапно увидев ее, наша больная встала и пошла! В этом и заключена благая сила потрясений. Я вот все пытаюсь придумать, каким бы потрясением воздействовать на Мавсания…
– Пожалуйста, заранее меня предупреди, когда придумаешь, – испуганно попросила Никарета. – Я постараюсь оказаться от него как можно дальше!
– Ну, а мне Мавсаний таким, без памяти, очень нравится, – лукаво сообщила Дианта. – Постарайся ее не возвращать!
– Да я и не знаю толком, что нужно делать, – пожала плечами Поликсена. – Хотя надо бы испробовать напиток из вьёлты
[90]. Говорят, Персефона, похищенная Аидом, пробуждает по весне память о себе этим цветком. Конечно, этот напиток заваривают по большей части колдуньи, серьезные лекари все эти глупости отрицают…
– Так же, как гриза ласпи? – невинным голоском спросила Дианта, и все невольно рассмеялись.
Гриза ласпи, серая грязь, служила в асклепионе для того, чтобы останавливать сильные кровотечения. В его состав входили паутина, белая глина, целебный речной ил, растертые в прах листья всеисцеляющего подорожника и еще какие-то неведомые ингредиенты. Это было самое обыкновенное знахарское снадобье, к которому Поликсена относилась не без презрения, потому что точно так же к нему относился Мирон Поликратос. Однако даже Мирон Поликратос не мог придумать ничего лучшего гриза лапис для того, чтобы мгновенно остановить кровь! Именно поэтому в асклепионе там и сям стояли горшки с этой не слишком-то приятно пахнущей мазью, у которой был еще один недостаток кроме запаха: она мигом смывалась водой, поэтому если раненому следовало опасаться повторного кровотечения, ему приходилось довольно долго не мыться.
