Мавсаний был на вид примерно ее ровесником. Ухаживая за ним, Дианта сама себе дивилась: впервые она касалась мужского тела без вожделения или желания вызвать такое вожделение. Она думала только о том, что этот человек страдает и она должна его страдания облегчить, что ему должно быть спокойно и удобно и в ее силах покой и удобство ему обеспечить.
Мавсаний выглядел довольно привлекательным, лицо его казалось добрым – и Дианта совершенно не могла понять, почему он внушал такой страх девушке в золотом пояске.
Оказывается, ее звали Никаретой…
Когда Никарета вновь очнулась и осознала, что Мавсаний находится рядом, то принялась рыдать, кричать – и перепугала весь асклепион. Нескоро бессмысленный взгляд Мавсания, его дрожащая, жалобная улыбка, его неровные движения и слабость убедили ее в том, что этот человек болен, совершенно беспомощен! Более того, его нечего опасаться, потому что даже если он и был когда-то врагом Никареты, то теперь начисто забыл и свою ненависть к ней, и то, как пытался погубить, – и вообще всю свою жизнь он забыл, забыл даже собственное имя… Он поверил на слово Дианте, ласково сообщившей, что его зовут Мавсанием, однако это слово оставалось для него чужим, и он никак не мог привыкнуть на него отзываться.
Однако Никарета никому и словом не обмолвилась, почему Мавсаний вызывает у нее такой страх и что ей вообще о нем известно. А это очень любопытно было бы узнать и Дианте, которая вообще была любопытна, и Поликсене, которая считала, что хороший асклепиад должен знать о своих подопечных как можно больше, – ну и, конечно, Чаритону, который все свободное время проводил около той, в которую безумно влюбился с первого взгляда, а потому все, что касалось ее, касалось теперь и его, – ибо именно так всегда случается с влюбленными!
К его великому огорчению, Никарета не отвечала ему взаимностью. Для нее Чаритон с того первого мгновения, как она увидела его склоненное к ней красивое и доброе лицо, стал чем-то вроде новой подружки: наравне с Диантой и Поликсеной. Им троим Никарета поведала кое-что о своей жизни и своих злоключениях, и не раз у всех троих – в том числе и у Чаритона! – наворачивались на глаза слезы, когда она рассказывала о гибели Аргироса, о насильниках Влазисе и Мназоне, о том, какой испытала ужас, оказавшись на незнакомой галере около мужчины, которого звали Яннис…
– Понять не могу, что это на меня нашло! – сокрушалась Никарета. – С чего вдруг я ринулась в Пирей и пробралась на его корабль?!
– На тебя это не нашло – на тебя это навели, – со знанием дела сообщила Дианта. – Сразу видно, что ты не коринфянка, иначе тотчас вспомнила бы об Алкиное, жене Амфилоха!
И Дианта рассказала девушке ту самую историю, которую прачка-фиванка некогда сообщила Зенэйс.
– Вот только диву даюсь: неужели и твоей хозяйке помогала Афина? – пожала плечами Дианта. – Эта богиня обычно добра лишь к благочестивым и добродетельным супругам или прилежным рукодельницам, особенно ткачихам… А может быть, твоя госпожа и впрямь была именно такой?
Никарета вспомнила, что Зенэйс никогда не могла отличить утóк от основы
[75], потом вспомнила, как она нарочно становилась под лестницей, на которую забирались молодые кровельщики, латавшие крышу дома, и бесстыдно таращилась под их короткие эксомиды, – и покачала головой.
– Значит, тут не обошлось без колдовства, – со знанием дела сказала Дианта. – Наверное, тебя одурманили! Вон, спроси хоть у нее, она, конечно, все травы знает почище любой колдуньи! – кивнула гетера на Поликсену, и та кивнула в знак согласия:
– Множество есть трав, чтобы отбить у человека память – надолго или навсегда. Есть и такие, которые подчинят его волю и заставят делать то, что угодно колдуну или ведьме. Я их даже называть опасаюсь! Это те яды, которые запрещены Асклепием.
– Зато ты, конечно, по дружбе подскажешь мне, какие существуют самые надежные приворотные зелья? – подмигнула Дианта. – Тут я видела одного могучего асклепиада… Кажется, его зовут Окинос…
Поликсена вскочила и метнула на Дианту разъяренный взгляд:
– Только посмей! Только попробуй подступить к Окиносу! Я не позволю! Я лучше опою его питьем, в которое подмешаю настой болиголова или «морской розы»! Лучше вылью в водоем, где он будет купаться, пепел пезолюты, смешанный с мочой быка или евнуха! Лучше накормлю его корнем ятрышника или опою козьим молоком, смешанным с этим корнем! Лучше вылеплю из воска куклу, изображающую его самого, и воткну в печень, средоточие всех желаний, иглу! Лучше вымажу его всего в мышином навозе – но не отдам его тебе!
Несколько мгновений царило ошеломленное молчание. Потом Поликсена всхлипнула, резко повернулась – и бросилась прочь.
– О, нимфы… – простонал изумленный Чаритон. – Слышал бы это Окинос! Вот был бы счастлив!
Дианта залилась хохотом:
– Да, я тоже заметила, что он так и раздевает взглядом нашего сурового «Поликсена»! Но девчонка казалась холодной, как тот горный лед, который сюда привозят каждое утро! Она себя выдала впервые. И даже не пожалела бы на куклу воск, которым обкладывает больным горло при кашле? В жизни я так не веселилась, как сейчас, слушая ее! – Но тут же гетера уняла смех и печально вздохнула: – Бедная девочка, ей бы лучше найти счастье в объятиях Окиноса, чем тратить свою жизнь на людей, которые получают из ее рук пищу и помощь, а потом распускают о ней ужасные слухи.
– Это какие же слухи о ней распускают? – воинственно насупился Чаритон, который хоть и был влюблен в Никарету, однако к Поликсене относился с подлинным обожанием и никому не позволял слова недоброго о ней сказать.
– Как будто ты сам не знаешь! – пожала плечами Дианта. – Что здесь делают с телами покойников, за которыми не приходят родственники? Я отлично помню, что в ту же ночь, когда я здесь оказалась, сюда принесли мертвого юнца с ногтями, накрашенными соком дракайвы. Судя по всему, он стал жертвой каких-то слишком страстных кинедов! А на другую или на третью ночь, когда мне не спалось, я пошла прогуляться – и заметила яркий свет в этом вашем леднике. Я направилась туда – и своими глазами видела, что Поликсена стояла над телом этого мальчишки и копалась в его раскромсанном животе!
– В раскромсанном животе?! – прохрипела Никарета, у которой от ужаса пропал голос, но Чаритон в то же мгновение оказался рядом и обнял ее:
– Не бойся, ничего не бойся! Я все объясню!
Он повернулся к Дианте, и голос его, мгновение назад ласковый, успокаивающий, стал суровым:
– Ты подсматривала? Ты следила за Поликсеной? Она приютила тебя, она тебя лечит, а ты… – Он задохнулся от возмущения. – Могу себе представить, какие ужасные вещи ты расскажешь о том, что видела, когда выйдешь отсюда! Да тебя убить надо за это! Задушить!
