Как известно, светлому дню сопутствует темная ночь, а добро оттеняется злом. Мудр лишь тот, кто радуется солнцу и добру, а ночью крепко спит и не вдается в причины, порождающие зло! Именно этому благому совету древних и следовали в большинстве своем коринфяне, предоставляя асклепиадам после полуночи хозяйничать на городских улицах.
Итак, глухая ночь в Коринфе. Бледную луну то и дело затягивают облака, поэтому асклепиадам приходится очень внимательно вглядываться в те места, которые они освещают своим лампионом.
Они вышли в ночной путь ввосьмером, но теперь их осталось двое: остальные унесли в асклепион носилки с найденными пострадавшими. Первым на пути попался человек, у которого затылок был разбит в кровь: видимо, беднягу хотели прикончить, жив он остался лишь чудом. Затем асклепиады отправили в лечебницу голую женщину лет тридцати с роскошным телом, но с лысой головой, покрытой следами поспешного и грубого бритья. Вдобавок вся она была покрыта синяками. А вообще-то ночь нынче выдалась тихая, и, на удивление, труп асклепиадам попался только один. Это было тело юноши, почти мальчика, который, сразу видно, не перенес пылкости мужчин, которые им обладали. Их оказалось для него слишком много, этих мужчин…
– Бедняга, – с содроганием произносит юноша, вглядываясь в сведенное мучительной судорогой лицо трупа. – Какая ужасная смерть…
– Не более ужасная, чем любая другая, – утешает его спутник, высокий, широкоплечий, с крепкими руками: сразу видно – силач. Конечно, именно он несет палку с тяжелым масляным лампионом. Да и свиток грубого холста – носилки – навьючен на его плечо. – Если он отдавался по доброй воле, значит, ему это нравилось!
– А может быть, он стал жертвой насилия, – возразил юноша.
– Взгляни на него внимательней, Чаритон, – говорит его спутник, наклоняя лампион еще ниже. – Юнец весь такой изнеженный, пухленький, белотелый, а пах у него безволосый, словно у гетеры со ступенек храма Афродиты. Ногти и на руках, и на ногах ухожены и накрашены – видишь, кое-где еще сохранились следы краски. Я знал, как она называется и из чего делается, да только позабыл. Впрочем, мне это и знать-то не обязательно. Только продажные любовники и любовницы красят ногти. И перед нами, конечно, лежит милый маленький порни. Большинство из них заканчивает свой век именно таким неприглядным образом. Хотя, впрочем, мне приходилось видеть и изрядно поношенных шлюх мужского рода, которые умудрились прожить довольно долго.
– Ну, если он потаскун, мне его не столь жаль, – произносит Чаритон равнодушно. – Хорошо, что мы нашли хоть один труп. Поликсену будет кого потрошить. Он обрадуется!
– Да уж, наш Поликсен – сущий стервятник, – отзывается силач. – Хотя, глядя на него, этого никак не скажешь!
И они дружно хохочут над этой шуткой, понятной только им двоим. Потом отправляют очередную пару носильщиков в асклепион – доставить туда труп заласканного мальчишки, – и продолжают свой путь.
Они уже обошли почти весь город и теперь выходят на пустую проезжую дорогу близ Лехейской бухты. Кое-где стоят небольшие рощицы, откуда днем доносится разноголосое птичье пенье, но в эту пору птицы спят, и только изредка всполошенно вскрикивают во сне.
И вдруг раздается протяжный стон. И вновь…
– Там, слева! – восклицает юноша, хватая за руку своего спутника. – Ты слышал, Окинос?! Женщина стонет!
– Поосторожней! – ворчит тот, потирая руку. – Ты отрастил такие ногтищи, Чаритон, что любая гетера позавидует. Скоро будешь их красить, как тот хорошенький порни? Мало к тебе пристают разные кинеды-толстосумы?
[58] Укороти свои кудряшки да подрежь ногти, мой тебе совет!
– Я это сделаю, Окинос, клянусь великим Асклепием, – нетерпеливо перебивает юноша, – непременно сделаю, но только после того, как мы подберем эту несчастную, которая стонет так жалобно!
Приятели углубляются в рощицу, то и дело чертыхаясь, когда спотыкаются о камни – ровной почвы в Коринфе не сыскать! – и вот наконец они ощупью находят свернувшееся клубочком тело. От лампиона здесь мало толку, он цепляется за деревья, поэтому Окинос оставляет его на дороге. Но, вынеся тело из рощи и положив наземь, асклепиады тотчас освещают его и с любопытством разглядывают. Они видят девушку с короткими волосами, закутанную в зеленую тонкую ткань с вытканным по ней узором. Хоть ткань заскорузла и на ней выступила соль, сразу можно понять, что за нее были заплачены немалые деньги.
Видимо, девушка долго пробыла в морской воде – волосы ее тоже заскорузли и торчат в разные стороны.
– Еще одна гетера, не поладившая с любовником? – задумчиво вопрошает Окинос, разглядывая тонкие черты и изящное тело. – Хотя волосы острижены, да и руки знакомы с черной работой. Рабыня! Но одежда…
– А может быть, она ограбила свою хозяйку, та избила ее до полусмерти и швырнула в море? – предполагает Чаритон.
– Избила, швырнула в море – и оставила воровке эту драгоценную ткань? – недоверчиво усмехается Окинос. – Нет, тут что-то другое…
Его руки опытного врачевателя без всякого вожделения, осторожно и вместе с тем сильно ощупывают бесчувственное тело.
– А это что такое? – удивляется он, разводя складки гиматия и обнаруживая на талии девушки тонкий золотистый поясок. – Неужели и правда – воровка?
– Какая тонкая кожа, – говорит Чаритон, касаясь талии девушки, и непонятно, говорит он о ее коже – или о той, из которой сделан поясок. А проницательный Окинос улавливает дрожь в голосе своего юного друга и понимает, что поясок здесь совершенно ни при чем. Впрочем, он молчит, только тихо радуется такому откровенному проявлению чисто мужского возбуждения в голосе этого слишком красивого мальчишки. – И знаешь, Окинос, я ощупал весь поясок, но на нем нет никакой застежки. Как он снимается, интересно знать?
Окинос уже готов брякнуть, что поясок не помешает, если Чаритону придет в голову повольничать с этой девчонкой, так что его и снимать не понадобится, однако вовремя прикусывает язык. Поликсен – тот, кто называет себя этим именем, и тот, кто возглавил коринфский асклепион после смерти его основателя, Мирона Поликратоса, – требует уважительного отношения к беспомощным женщинам. Побаловаться с хорошенькой больной – ни-ни, разве что по ее доброй воле!
Впрочем, Окиносу никогда не хотелось побаловаться ни с одной из женщин – как больных, так и здоровых. Сердце его совершенно принадлежит Поликсену – и при этом Окинос вовсе даже не кинед и мужеложство презирает. Звучит это, конечно, очень странно, однако на самом деле ничего странного здесь нет!
Впрочем, Окиносу сейчас не до собственных запутанных сердечных дел: он озабочен больше всего тем, чтобы доставить неизвестную девушку в асклепион живой. Может быть, ее удастся спасти? Уж очень красивая! К тому же Чаритон так разволновался! Неужто мальчишка влюбился?! Пятнадцать лет, самое время подставить сердце под стрелу насмешника Эроса!
