– Мы тоже хотели ее поймать, мы хотели! – в два голоса заверещали Фэйдра и Хели. – Мы кричали: «Мавсаний, Мавсаний!»
– Это правда, господин, – подал голос один из носильщиков. – Мы всё видели и слышали. Эти двое, – он указал на перепуганных наложников, – выбежали вслед за девушкой из-под полога, закричали: «Мавсаний, Мавсаний!» – видимо, зовя его на помощь. Твой раб погнался за ней, но она оказалась проворней – и кинулась в море. Мы опустили весло в воду, чтобы помочь ей выбраться, но напрасно.
Драконт подошел к борту, наклонился и долго всматривался в воду.
Наконец он обернулся.
Он молчал, лицо его было неподвижно, только угол рта чуть подергивался.
У Мавсания похолодела спина. Как он был бы счастлив, если бы господин сейчас набросился на него с кулаками! Или выхватил у него плеть, которую домоправитель, как и положено, носил за поясом – для острастки нерадивых рабов, – и засек бы его до полусмерти! Кажется, он был бы счастлив даже быть забитым до смерти, лишь бы не видеть этого ужасного спокойствия на лице Драконта.
И внезапно Мавсаний понял, что причинил человеку, которого любил больше жизни, страшную боль, нанес ему такую рану, от которой тот может и не исцелиться!
Почему же он не подумал об этом раньше?..
– Девушка уже вынырнула, когда вы опустили весло? – спросил Драконт голосом таким же мертвенно-спокойным, как его лицо.
– Нет, она так и не показывалась из воды, – покачал головой старшина носильщиков.
– Опустить весло в столь узкую щель между кораблями – верный способ убить человека, который упал между ними и идет ко дну, – тихо проговорил Драконт. – Вы сами додумались сделать это?
– Нет, господин! – упал на колени носильщик. – Нам приказал Мавсаний! Он и вправду хотел ее спасти!
– Хотел ее спасти?.. – повторил Драконт и издал какой-то странный, скрежещущий звук, который, как с трудом сообразили окружающие, должен был означать смех. – Ты хотел ее спасти, Мавсаний?
И Драконт посмотрел в глаза своего верного раба.
Мавсанию показалось, что этим взглядом господин вздернул его на дыбу, на которую стражники архонта вздергивают убийц и воров, чтобы заставить их признаться в содеянном. На этой дыбе не лгут…
Не смог солгать и Мавсаний.
– Я хотел погубить ее, господин, чтобы она не погубила тебя, – признался он, сам не слыша своих слов.
– Они помогали тебе? – спросил Драконт, легким движением головы указав на прижавшихся друг к другу, трясущихся, как травинки под ураганом, Фэйдру и Хели.
Это легкое движение оказалось подобно движению остро отточенного серпа, который вмиг, с одного взмаха, подрезал тоненькие травинки: наложники рухнули на колени и моляще воздели руки, беззвучно шевеля губами, но не в силах вымолвить ни слова, ибо страх заткнул им рты понадежней любого кляпа.
– Да, господин, – едва слышно выдохнул Мавсаний.
Драконт снова склонился на бортом, потом выпрямился, повернулся к домоправителю и проговорил так спокойно, словно отдавал распоряжения о том, что нынче желал бы на обед:
– Этих двоих отдай носильщикам в придачу к их плате. Проследи, чтобы носильщики отдали должное их красоте и молодости. Завтра то, что останется, отправь в портовый притон погрязнее. Ну а его…
Драконт не взглянул на Мавсания, не указал на него, однако всем и так было ясно, о ком идет речь.
– Ну а его продай сегодня же на ближайших торгах – продай за самую ничтожную плату какому-нибудь иноземцу, который даст слово, что уже вечером уведет его из Коринфа. Я не желаю больше видеть его здесь. Если же такого иноземца не найдется, убей его. Имени его больше никогда при мне не произносить. Тот, кто ослушается, лишится языка.
После этих слов Драконт ушел под полог, где провел прошлую ночь, и опустил его за собой.
Аристократ бросился следом и вытянулся около полога, положив голову на лапы, закрыл глаза.
Мавсаний повел вокруг мутным взором и замертво рухнул на палубу.
Последней мыслью его было, что сон сбылся. Змея все-таки укусила его!
В это самое мгновение Никарета, наконец, позволила себе бесшумно подняться к поверхности моря и под прикрытием весла сделать несколько торопливых глотков воздуха. Затем она вновь опустилась на дно и, придерживаясь за борт галеры, прочно стоявшей на дне
[49], побрела к берегу, преодолевая толщу соленой воды и не ведая, хватит ли у нее сил спастись, или она все же задохнется – и останется лежать на дне.
Уповать приходилось лишь на Афродиту. Никарета верила, что та спасет ее. Ведь именно волею Афродиты явилась она в Коринф… однако то, чего хотела от нее богиня, все еще не было исполнено!
И неведомо, как же это исполнить…
Троада
Никарете снилось, что она забрела в загон для коз. Те смотрят на нее, кося желтыми глазами, и сердито мемекают, мотая головами так резко, что бубенцы на их шеях заливаются громким звоном! Это был загон, принадлежащий Мназону – тому самому, за сына которого, Влазиса, Никарета чуть было не вышла вчера замуж, и она знала, что ей не поздоровится, если Мназон застигнет ее здесь. Наверняка решит, что Никарета решила его обокрасть, прежде чем бежать! Или просто напакостить ему, открыв загон, чтобы козы разбежались.
Никарета пыталась найти воротца, чтобы выйти из загона, однако не могла, а когда захотела перелезть через высокую ограду, козы вдруг набежали на нее и навалились всей кучей, так что она невольно упала наземь. А потом животные затеяли вокруг нее, лежащей, какую-то странную пляску, то и дело поднимаясь на задние ноги и размахивая передними. Некоторые сжимали передними копытцами кимвалы и били в них…
Даже во сне Никарета понимала, что козы никак не могут бить в кимвалы и плясать. И вообще, когда козы снятся – это не к добру! Это всегда предвещает что-то плохое!
Никарете очень не хотелось, чтобы неприятный сон сбылся, а потому она постаралась как можно скорей проснуться.
Открыла глаза – и снова крепко, до боли зажмурилась, потому что явь оказалась еще страшней, чем этот пугающий сон.
Она лежала на траве, а вокруг плясали какие-то странные люди.
Их лица были закрыты масками, которые, по слухам, носят актеры, играющие на сцене. Никарета, конечно, никогда не видела ни сцены, ни актеров, но ведь в Троаде бывали разные люди, и некоторые из них рассказывали о театрах Диониса в Афинах или в других полисах. Оказывается, ни один актер не появлялся на сцене, не закрыв собственное лицо маской, изображающей или мужчину, или женщину, или божество, или зверя. Никарета часто думала об этом, пытаясь представить себе большую, просторную сцену, окруженную амфитеатром, где сидят зрители и смотрят на актеров, но однако ничего подобного тому, что видела сейчас, она и вообразить не могла!
