Что за чудо случилось с ней?!
Но сейчас не время размышлять об этом. Надо думать о спасении!
Никарета снова схватила венец из адамасов и подскочила к двери.
В легком свечении камней удалось разглядеть место, куда вошла металлическая полоса от замка. Никарета водрузила венец на голову, чтобы не мешал, и обеими руками нажала на эту полосу. Раздался щелчок, а потом радостное восклицание Аргироса:
– Замок открылся!
Он с силой дернул дверь, ворвался в каморку – да так и замер, уставившись на Никарету. А потом вдруг рухнул к ее ногам.
– Аргирос! – испуганно закричала девушка. – Что с тобой?!
Он поднял голову и недоверчиво всмотрелся в ее лицо, озаренное мягким мерцанием адамасов.
– Мне почудилось, это стоит сама Афродита, – пробормотал Аргирос, с трудом шевеля губами: потрясение еще владело им.
– Свет ее венца помог мне, – пояснила Никарета.
– Но ведь это адамасы! – вставая, восхищенно проговорил Аргирос. – Никогда не видел таких крупных камней. Баснословное сокровище!
– Этот венец принадлежит Афродите и ее храму, – напомнила Никарета, немного испуганная зачарованным выражением на лице юноши.
Она поскорей сняла венец и уложила его на место. Камни уже почти погасли – свечение их таяло, как тает день в преддверии ночи. Когда Никарета опустила крышку ларца, в храме воцарилась прежняя непроглядная темнота.
Аргирос взял девушку за руку:
– Нам надо уходить отсюда. Мне показалось, будто неподалеку от храма бродят какие-то люди. Возможно, это твой жених и его родня. Боюсь, как бы они не решились расправиться с тобой… Но хочешь ли ты пойти со мной?
Никарете чудилось, что от этих его слов в храме вновь разлился мягкий свет.
– Я пойду с тобой – пойду тем путем, которым пойдешь ты. Я никогда не покину тебя! – сказала она.
– Так ты простила меня за тот обман? – смущенно спросил Аргирос. – Поверь, я так поступил не со зла! Твоя красота изумила меня. Я готов был на все, чтобы сжать тебя в объятиях!
– Я благословляла каждый миг, который провела с тобой, – шепнула в ответ Никарета.
– Как я желал бы снова и снова владеть тобой, прямо сейчас! – простонал Аргирос, беря руку Никареты и прижимая ее к своей возбужденной плоти, которая приподнимала его одежду. – Но если нас застигнут здесь, то убьют за святотатство. Нужно уходить!
– А ты не перестанешь желать меня, когда мы будем в безопасности? – обеспокоенно спросила Никарета.
Аргирос только засмеялся, целуя ее, а потом, осторожно ступая по сточенным временем ступеням, вывел из храма.
Оказалось, на смену Гелиосу уже явилась Селена – луна, которую поэты любят называть сверкающим глазом ночи. Не столь еще далеко ушел день весеннего равноденствия, когда Селена, совершив долгий путь и омывшись в волнах океана, надевает на себя сверкающие одежды и впрягает в свою колесницу блестящих коней, а потому луна полновластно царила над спящим миром, который она напрасно силилась пробудить, подобно тому, как напрасно силится пробудить своего возлюбленного Эндимиона, который вечно спит в пещере Латма
[42].
При свете, исходящем от бледного, печального и прекрасного лика Селены, двое беглецов осторожно выглянули из храма и, никого не увидев, пустились бежать по дороге – в противоположную от селения сторону, к берегам Скамандра.
Ночи в месяце панамос коротки, поэтому очень скоро Селена поблекла, и в небо начала восходить Эос, заря утренняя.
Аргирос и Никарета, крепко взявшись за руки, спешили как могли, однако усталость и бессонная ночь уже давали себя знать; кроме того, в золотисто-розовых лучах рассвета юноша вновь разглядел манящую красоту той, ради которой он минувшим днем и ночью совершил столько безрассудств, а потому желание вспыхнуло в нем и заставило прервать путь.
Они были уже достаточно далеко от селения, чтобы не опасаться погони; к тому же небольшая рощица при дороге манила мягкой травой и обещала укрыть от взглядов путников, которые могли следовать этим путем, соединяющим разные селения Троады.
Аргирос увлек Никарету под деревья и, целуя, опустил ее на траву. От прикосновения мягкой росистой травы дрожь прошла по ее телу, и соски ее грудей, затвердевших от желания, покрылись мелкими ознобными пупырышками, при виде которых Аргирос потерял всякое терпение и овладел Никаретой так стремительно, что она издала крик, в котором боль мешалась с восторгом.
Желание Аргироса было удовлетворено, однако лишь на несколько мгновений. Он не покидал лона Никареты и медленными движениями ласкал ее, будя в ней возбуждение, которого она не знала прежде. Но в тот самый миг, когда блаженство почти накрыло ее свой волной, Аргирос вдруг отстранился и, стоя на коленях, восхищенно взглянул на свою изнемогающую от желания возлюбленную.
И вдруг ему показалось, будто чуть поодаль от Никареты стоит какая-то женщина – невыносимо прекрасная, светлая, сияющая, словно бы вечно освещенная солнцем.
– Афродита Пасеасмена! – прошептал Аргирос. – Афродита Страстная!
Потрясенный, вне себя от восторга, он зажмурился, а когда вновь открыл глаза, видение уже исчезло.
Богиня страсти явилась полюбоваться страстью, которая вершилась людьми! Она явилась, чтобы благословить этих двоих!
Аргирос вспомнил, что иногда Афродита навещает любовников, дабы подслушать их счастливый шепот, их клятвы, их мечты, поверяемые друг другу, и исполнить их самые заветные желания.
Возможно, это была только выдумка. Ведь люди много чего выдумывают о богах! Однако как же юноше захотелось, чтобы выдумка хоть раз оказалась правдой!..
Аргирос снова взглянул на Никарету.
Она полулежала, опираясь на локоть правой руки, раздвинув согнутые колени. Голова ее была чуть откинута назад, глаза закрыты, длинные золотисто-рыжие волосы сплетались с травой, и казалось, будто они перевиты зелеными лентами. О неодолимой страсти говорили стоящие торчком груди с острыми сосками, приоткрытые губы, напрягшиеся мышцы ног.
– Иди ко мне! – пробормотала Никарета, и указательный палец ее левой руки коснулся межножья, словно указывал путь любовнику.
Ничего более соблазнительного и искушающего не видел Аргирос в своей жизни, чем эта красавица, томящаяся от неудовлетворенной страсти!
Он тоже жаждал соития, жаждал неодолимо, однако на какой-то миг художник в нем взял верх над любовником, и Аргирос прошептал:
– Я отдал бы жизнь, чтобы изваять тебя такой, какой вижу сейчас! Еще изваял бы рядом с тобой себя, готового владеть тобой, а чуть поодаль – Афродиту Пасеасмену, Афродиту Страстную, которая благословляет нашу страсть!
