— Я должен встретиться с этим контактом в Голливуде сегодня утром в девять тридцать. Зайду за несколько минут до этого.
— Я буду готова.
Большой Центральный Рынок открывается только в девять, то есть через несколько часов. Я ложусь на кровать, закрываю глаза и снова погружаюсь в ангельскую темноту. Я уже чувствую себя здесь как дома. Место, где я должен был находиться всю свою жизнь. Если бы, когда был ребёнком, я видел и чувствовал так же, как сейчас, то из меня не вырос бы тот, кто позволил Мейсону так себя одурачить. Я бы не потерял в аду треть своей жизни. Меня не украшали бы шрамы, и я бы не жил с покойником на чердаке. Обычно, когда я прокручиваю в голове, как я пустил свою жизнь по пизде, мой мозг превращается в болотный газ, а зрение наливается кровью. Мне требуется сигарета и выпивка, чтобы сердце не выскочило из груди. Но сейчас моё сердце бьётся ровно. Я не хочу ни стакана красного пойла, ни закурить. Мир — идеальный белый бриллиант. Прозрачный. Грани светятся внутренним отражённым светом. И чтобы разбить всё вдребезги, требуется лишь один удар в нужное место.
Я встаю
за несколько минут до девяти и прохожу через тень, чтобы выйти на углу Большого Центрального Рынка. Я не видел этого места с того дня с Элеонорой. Оно выглядит намного приятнее, когда не охвачено огнём.
Я покупаю сумку-холодильник и сухой лёд в винном магазине, где Элеонора сожгла себя. Мне приходится сделать остановку в трёх разных мясных лавках, чтобы убедиться, что у меня достаточно свиных потрохов, чтобы подкупить Джонни. На филиппинском рынке рядом со входом с Хилл-Стрит я по дешёвке приобретаю свиной крови, чтобы дополнить банкет.
Конечно, если бы я так себя чувствовал раньше и не облажался нужным образом, чтобы оказаться именно там, где оказался, в нужное время и в нужном месте, возможно никогда бы не встретил Элис. А без этого зачем мне вообще что-то делать?
Я покупаю пару полукилограммовых пакетов мармеладок и шагаю в другую тень.
И выхожу в гостиной Аллегры и Видока.
Они сидят вокруг кухонной стойки и пьют кофе. Аллегра одета, но что-то не так с её пропорциями.
— Пока меня не было, ты набрала десяток кило?
— Его спрашивай, — отвечает она и кивает на Видока.
— Я просто хочу, чтобы она была как следует упакована, если твой дружок попытается сделать из неё снек.
— На мне три рубашки, свитер и пальто.
Я смотрю на француза.
— Может, проще было окропить её святой водой, или репеллентом против акул, или что там отпугивает Бродячих?
— Это я тоже сделал. Но чары можно разрушить. Зельям противодействовать. Я лучше предпочту, чтобы она какое-то время не выглядела такой хорошенькой, если это означает, что она вернётся домой.
Аллегра улыбается и наклоняется через стойку, чтобы чмокнуть его в щёку.
— Где Бриджит?
— Пока что в спальне, пока я не найду для неё надёжное и более постоянное место.
— Спасибо.
— Не стоит.
— Я бы тебя пригласил, но и так рискованно брать с собой ещё одного человека. Не думаю, что укротители этого парня пойдут на двоих.
Видок отмахивается от комментариев.
— Мне всё равно нужно остаться присмотреть за твоей Спящей Красавицей. И, как мне несколько раз за утро объяснила моя дорогая, ей нужно увидеть и испытать то, что испытал я, чтобы стать алхимиком, которым она когда-нибудь станет.
— Хороший ответ, — говорит Аллегра.
— Готова идти? — спрашиваю я.
Она встаёт и хлопает по перекинутой через плечо нейлоновой сумке курьера.
— Анимаскоп на месте.
Я протягиваю ей пакетики с мармеладками.
— Это для чего?
— Дань.
— А что в холодильнике?
— Скоро увидишь. Тогда пожалеешь, что спросила.
Она обходит стойку и целует Видока по-настоящему. Он смотрит на меня.
— Ты ведь будешь присматривать за ней так же, как присматривал бы за Элис, правда?
— Я не позволю, чтобы с ней что-нибудь случилось.
— И с тобой. Хорошо себя чувствуешь?
— Я в порядке. Ты был прав. Эликсир Чашницы не даёт мне ни капельки измениться.
— Отлично.
Аллегра берёт меня за руку. Мы проходим сквозь тень на стене и выходим на Голливудский бульвар.
Залоговые облигации «Маккуин и сыновья» находится в конце квартала, рядом с магазином подержанных медицинских товаров. Протезы рук и ног висят на верёвках и стоят в витрине, словно товар дня в худшей в мире мясной лавке.
Мимо с мигалками проносится пара машин полиции Лос-Анджелеса. Интересно, они направляются схватить каких-нибудь гангстеров или проверить первые сообщения о странных убийствах каннибалами?
Офис залоговых облигаций является клоном всех унылых отделений Департамента транспортных средств и автостанций мира. Это одна просторная комната с люминесцентными лампами и белым кафельным полом. Помятые металлические столы, заваленные бумагами, которые так и не удосужились подшить последние, кто пользовался столом. По всей комнате висят доски объявлений, увешанные флаерами о занятиях, дешёвых переездах и консультантах по наркотической зависимости, у которых есть лишь номер 800 и веб-сайт. Всё остальное — календари и плакаты «Разыскивается». Если выстрелить времени в живот, оно приползёт умирать сюда.
Похоже, это место только открылось. За столом в дальнем конце комнаты сидит и разговаривает по телефону кто-то в белой рубашке с закатанными рукавами.
— Билли, заставь отдать тебе деньги или забери его машину. Я знаю, что это незаконно, ну и что, чёрт подери?
Я узнаю голос женщины, с которой сегодня разговаривал рано утром.
— Единственный способ привлечь внимание освобождённого под залог — это пригрозить позвонить его надзирателю или показать ему, что его яички являются футбольными мечами, а ты — Дэвид Бекхэм. Бекхэм. Это британец, который лупит по мячу за миллиард долларов в год. Слушай, просто забери деньги, которые он должен, или можешь не появляться в офисе.
На ней белая рубашка, чёрные «дикис»
[289] и чёрный галстук, который она словно стащила с трупа Джо Фрайди
[290]. У неё широкие плечи и верхняя часть туловища, как будто кто-то ещё в довольно юном возрасте обучал её боксу. Она не любит нас, незнакомцев, в своём офисе. Она не любит тех, кто не готов передать право собственности на свою машину или свой дом.
