— Они могли отправиться прогуляться, или их увели.
— Что, чёрт возьми, происходит? В этом нет никакого проклятого смысла.
— Давай обсудим это где-нибудь в другом месте.
— Где, например?
— Где-нибудь в более уютном месте. Здесь мы закончили, но Саймон не проснётся ещё несколько часов. Отвези меня домой. Я хочу посмотреть, где ты живёшь.
Она протягивает руку и хватает мой член через джинсы, привстаёт на цыпочках и целует меня. Я наклоняюсь к ней, обхватываю рукой её зад и прижимаю к себе.
Я вижу, как бутылка с пивом Касабяна врезается в стену, а я кричу: «Не произноси её имя».
Нет. Я не собираюсь чувствовать себя виноватым каждый раз, когда прикасаюсь к другому человеческому созданию. Я тот, кто всё ещё топчет эту землю. Я не стану извиняться за то, что время от времени хочу чувствовать себя человеком.
Но даже я не настолько ебанутый, чтобы миловаться в комнате, где несколько дней назад кого-то разорвали на куски и сожрали. Мы стоим там, где чёрным заварным кремом запеклась его кровь.
— Я не могу заниматься этим здесь.
— Ты уверен, что ты тот самый человек, который прожил в аду все те годы? Временами ты ужасающе чувствительный.
— А ты довольно чёрствая. Тебя что-нибудь трогает?
— Не это. Когда мне было семь лет, я помогала отцу охотиться. Я видела тела во всех мыслимых состояниях.
— Ну, я бывал растерзанным парнем на полу. Не хочу целовать тебя здесь. Давай уйдём. Я принесу Касабяну пива и сигарет, и он может провести ночь в кладовке.
Я обнимаю Бриджит за плечи и направляю к двери. Мы уже практически ушли, когда она останавливается.
— Что?
— Хочу взглянуть на кое-что на стене.
Она наполовину прикрывает дверь и с минуту не двигается.
— Это очень древний символ. Клана восставших. Людей, в мечтах о бессмертии принимавших восставших в свои семьи.
— Дай-ка взгляну.
Я отхожу назад, и вот он символ. Надпись другая, но дизайн во многом похож на Элеонорину пряжку от ремня. Но с этим рисунком что-то не так. Всё остальное в комнате, каким бы странным оно ни было, подобрано со вкусом. Большая зубастая морда монстра на стене была быстро и небрежно нарисована из баллончика, как будто ребёнок разрисовывал в обеденный перерыв свою школу.
— Уверена? — Спрашиваю я.
— Определённо.
Я захлопываю дверь, чтобы рассмотреть получше. Когда она закрывается, раздаётся резкий металлический щелчок. От верха дверной рамы через весь потолок идёт тонкая металлическая нить. Растяжка настроена так, чтобы срабатывать, когда деревенский дурачок закроет дверь, чтобы взглянуть на стену. Вот почему я ненавижу работать с другими людьми. Они всё видят. Я не смотрю, так что не попадаю в ловушки. Не любопытство кошку сгубило. А другие люди.
Раздаётся скрежет, вибрирует пол, и часть дальней стены ускользает прочь. В глубокой темноте моргают флюоресцентные лампы. Это просто подвал. Потайная комната Спрингхила. Стены выглядят так, будто высечены из цельного камня. Там внизу кто-то работает. Стена разрушена, и по полу разбросаны свежая грязь и камни.
Я поднимаю телефон, чтобы сделать снимок комнаты, но кто-то мне мешает, и это не Бриджит.
Мне не нужно смотреть, чтобы понять, кто. Я чувствую их запах.
Зеты вытекают из подвала, словно защищающая свою территорию армия муравьёв. Мне как раз хватает времени, чтобы достать наац и свернуть его до полуметровой длины, оставив торчащие шипы, так что, когда я машу им, он напоминает моргенштерн
[269].
Я встречаю первого восходящим ударом, дробя ему лицо и впечатывая челюсть в подглазья. Второй получает нисходящий удар. Один из шипов цепляет череп чуть выше лба, его голова открывается и всё содержимое вываливается наружу. После этого я больше не отмечаю отдельные удары. Я машу наацем, словно дворник метлой, стараясь расчистить немного места на полу, чтобы иметь возможность по-настоящему сражаться. С каждым взмахом нааца во все стороны летят кости и мясо.
— Открой дверь, — говорю я Бриджит.
— Уже.
Их просто слишком много, и ещё больше выливается из комнаты. Я мог бы рубить и крушить весь день, и в итоге бы всё равно оказался там, где нахожусь сейчас.
Я ору: «Ложись!» — и рявкаю одно худу с демонской арены.
Весь воздух в комнате всасывается в центральную точку над нашими головами, увлекая за собой Бродячих. Я знал, что это произойдёт, так что отклонился в другую сторону, и когда вакуум слабеет, падаю на пол. Бриджит уже лежит.
— Закрой глаза и задержи дыхание.
Весь всосанный к верху комнаты кислород взрывается у нас над головами. Огненный шар падает с потолка, поджаривая всё, что находится выше, чем в полуметре от земли.
Из-за вспышки даже c закрытыми глазами я вижу пятна. Бродячие представляют собой груду хрустящего подёргивающегося мяса мэнвич
[270]. Я озираюсь в поисках Бриджит. Она лежит на полу там, где упала. Одаривает меня закопчённой убийственной улыбкой. Конечно, она не видит приближающуюся к ней сзади маленькую девочку.
Девочке по виду пять-шесть лет. Она в длинном розово-жёлтом вечернем платьице, а в растрёпанных волосах — увядшая розовая роза. Когда Бриджит поднимается на колени, то оказывается как раз на уровне головы принцессы.
Я несусь, но понимаю, что не успею. Принцесса слишком близко. Она широко раскрывает рот и впивается гнилыми зубами в тыльную часть шеи Бриджит, словно собака, старающаяся сломать хребет крысе. Бриджит падает и кричит, а маленькая девочка оказывается на ней сверху.
Я делаю наацем мах, словно бейсбольной битой. Принцесса в бешенстве рычит, а наац врезается ей в рот, отбрасывая голову назад и срезая по верхней челюсти. Верхняя часть её головы укатывается, но остальная часть тела продолжает висеть на Бриджит. Для неё это заканчивается не слишком хорошо. Бриджит упирается ногами в пол и впечатывается спиной в стену, пригвождая обезглавленную принцессу. Она изворачивается и достаёт CO2 пистолет, прижимает извивающееся тело ребёнка к стене коленом и пускает стрелу прямо в позвоночник малышки-Бродячей. У той лопается спина, и она перестаёт двигаться.
Это хорошие новости. Плохие же заключаются в том, что из подвала валят новые Бродячие. Некоторые спотыкаются о сожжённые тела своих товарищей. Другие падают на колени и глодают их. Часть поджаренных тварей на полу начинают двигаться. От груды спалённых тел отделяются обугленные руки и ноги и как пауки расползаются по полу. Вот почему драться с трупами такой отстой. Они слишком тупые, чтобы понять, когда проиграли, и достаточно мёртвые, чтобы им быть плевать.
