А она не обиделась. Может и испугалась от неожиданности, но далеко не ушла. Обошла стол, на котором Григорий лежал, с другой стороны, замерла в полуметре. Позвать бы, попросить об одолжении. Он и позвал.
– Воды дай, большеглазка.
Вода – не кровь, но сгодится на первое время. Или лучше самогона попросить? Сначала папиросу, потом самогона?
– Если только губы намочить. – Она стояла в нерешительности, не далеко, не близко, но если позвать, то подойдет, склонится.
– Хорошо, давай намочить…
Отступила, вернулась уже с алюминиевым ковшиком в руках, предупредила:
– Один маленький глоточек.
Глоточек не помог, но подумалось, что поможет несколько. Григорий сжал узкое запястье, потянул к себе. Наверное, сильно сжал, хоть и не было в нем сил, потому что дамочка застонала. Потянуть бы на себя, как для поцелуя. Ну, и поцеловать…
Вода была теплая, противная, но Григорий осушил кружку до самого дна, разжал пальцы, сказал виновато:
– Прости, красавица.
Она не была красавицей. Не сейчас, не с этой худобой, отчаянием и тенями под глазами, не с этой головной болью, почти такой же сильной как его собственная. Но она была смелой и великодушной, она его простила, хоть и нахмурилась.
– Вам нельзя пока пить. Вас нужно наблюдать.
– О да, – простонал он, – за мной теперь нужен глаз да глаз.
Вода не помогла, никуда не делась жажда. Или что это за ерунда такая рвет его на части?
– Вас к нам доставили в очень тяжелом состоянии, почти при смерти.
Ох, красавица, не почти при смерти, а мертвого! Перед живыми адовы ворота не открывают. Живые не хотят впиться тебе в глотку, если уж быть до конца честным. Вот и стал он упыриной. Таким, как Зося стал?
Остатков сил хватило, чтобы поднять руку, посмотреть. Ногти обычные, синюшные немного, но короткие, обгрызенные. Был у него такой грех – грыз ногти в особо тяжкую годину. А тут что ни година, так все тяжкая.
– Эй, красивая, – позвал Григорий.
– Лидия, – сказала она и по струнке вытянулась, как студентка перед профессором. – Меня зовут Лидия Сергеевна.
Лидия Сергеевна. Ну, значит, не студентка, а училка. Почти как тетя Оля.
– Приятно познакомиться. – Улыбнуться не получилось. Да и не до того сейчас. – А я Григорий, для друзей можно просто Гриня.
– Я знаю.
Он не стал спрашивать, откуда, было дельце поважнее.
– Лидочка… Лидия Сергеевна, какого цвета у меня глаза?
Вроде ничего особенного не спросил, а она вдруг смутилась. На бледном лице появился жаркий румянец, вена на шее запульсировала. И запахло от нее вкусно, чем-то медово-цветочным.
– Синие, – прежде чем ответить, она облизала пересохшие губы. – Или сине-серые, тут темно. Я не понимаю, что…
– Значит синие. – Это радовало, это вселяло оптимизм. У тех упырей, которых он знал, и ногти были черные, и глаза. Может, все-таки пронесло? Может, никакой он не упырь? Вот только себя не обманешь. Он сейчас как локатор: ловит только один единственный звук. И это звук ее пульса. А вот это цветочно-медовое, может, так теперь для него пахнет человеческая кровь?
– Я доктора позову, – сказала Лидия неуверенно.
– Зачем? – спросил он, думая о своем.
– Мы не ждали… не думали, что вы очнетесь после операции так быстро. Что у вас болит, Григорий?
– Ничего. – Сначала сказал, а уж потом подумал, что и в самом деле ничего. Слабость есть, жажда эта почти звериная, а боль прошла, осталась за захлопнувшимися адовыми воротами.
– Ничего? – В ее голосе слышалось недоверие.
– Ну, не так сильно, чтобы из-за этого тревожиться. – Есть у него повод для тревоги, но вот этой большеглазой знать о нем не нужно. – Лучше скажи, где я? И как здесь оказался?
– Вы в партизанском отряде. Я не знаю точное место, сама не здешняя. Далеко от Видово, за болотом.
Значит, в партизанском отряде за болотом. Уже хорошо, что не у фрицев. Последнее, что Григорий помнил, это направленные на него черные дула автоматов.
– Вас принесли ребята. Парень, девушка и Митя, ваш сын.
– Митя? – Григорий снова попытался сесть, а Лидия снова не позволила, положила ладони ему на плечи, нажала мягко, но решительно. Он бы тоже мог мягко, но решительно. Она бы даже не сопротивлялась, наверное, даже не почувствовала бы боли. Было такое в его власти, он точно знал. – Руки убери, красивая, – попросил он очень вежливо. Попросил и облизал пересохшие губы.
– Хорошо. – Она послушно отступила на шаг, а потом сказала: – Пообещайте, что не будете делать резких движений. Я боюсь за швы…
Какая боязливая. Вот он, Григорий, за швы совсем не боялся. Он боялся за свой разум. Или, если хотите, за душу. Что там у него сейчас с душой? Осталась ли при нем?
– Про Митяя расскажи, – попросил он. – Все с ним в порядке?
– Насколько я могу судить, да. Он истощен и он очень за вас волнуется.
– Скажи ему, чтобы не волновался.
– Сами скажете. Думаю, он скоро придет.
– А если позвать?
– Не буду. – Она покачала головой. – Они тащили вас на руках от самой Гремучей лощины. Они вымотались все. Думаю, сейчас они спят.
– Ну, если спят, тогда не зови. Я подожду. Водички еще дашь?
– Нет. – И снова покачала головой. – Да поймите вы, Григорий, мне не жалко, но вам сейчас нельзя ни пить, ни есть. Если вдруг придется… – Она запнулась.
– Что? – усмехнулся Григорий. – Если вдруг придется меня по новой резать?
Она ничего не ответила, рассеянным движением потерла виски, на мгновение поморщилась. У нее болела голова. Нет, ее боль нельзя сравнивать с его адовыми муками, но очень скоро она может с ними сравняться.
Откуда Григорий все это знал? А вот кто ж его разберет?! Знал и все! Чувствовал!
– Лидия Сергеевна, – позвал он тихо, и она тут же встрепенулась, потянулась к нему. – Подойди-ка ко мне, Лидия Сергеевна.
Подошла, стала близко. Невыносимо близко…
– Я сказать хотел…
– Что? – Склонилась, обдавая его медово-цветочным ароматом, заглядывая в глаза. У нее глаза интересные, цвета чая, и чаинки на дне плавают, водят хороводы. А за хороводами этими притаилась боль, свернулась гадюкой, придремала, но готова проснуться в любой момент, проснуться и кинуться…
Он рисковал. Ах, как же он рисковал! И собой, и этой большеглазой. Ею больше, тут и к бабке не ходи.
– Я сказать хотел… – Вот точно так же тетя Оля ему в глаза заглядывала, в глаза заглядывала, в мозгу шарила. Он тогда чуял это мягкое постороннее вмешательство, словно тонким перышком его щекотали. – Посмотри на меня, Лидия. Посмотри мне в глаза…
