Женю они приняли настороженно, но и это понятно. Умница Женька, тонкая и тактичная, повела себя правильно – в любимые снохи не лезла, в подружки не напрашивалась. По хозяйству помогала, но без фанатизма.
Мать оглядывала ее растущий живот и отводила глаза. Туров видел – родители счастливы. Все понятно – дождались. В положенный срок Женя родила девочку, назвали Лизой.
Туров помнил свои ощущения. Описать их было сложно, почти невозможно. Как описать совершенное счастье?
Вторая дочь появилась, когда они уже и не ждали – Турову было к шестидесяти, а Жене за сорок. Вопросов, рожать или нет, не было – туровский бизнес был стабильным и устойчивым, он чувствовал себя уверенно и почти спокойно. Жили они в новой стометровой квартире, а в Кратове, на лесном, в полгектара, участке, стояла красавица дача, в лучших традициях старых подмосковных дач. Никаких краснокирпичных замков, украшенных башнями-бойницами, – только дерево и натуральная черепица: деревянные полы, деревянные стены, деревянные рамы. Никакого пластика, все натуральное, все должно дышать. Полимеров хватит в Москве, там, увы, без этого не обойдешься.
Дачу они обожали – лес, поляна, грибы на участке. Ездили туда, как в Эдем, даже старшая, Лиза, хоть губки и поджимала, мечтая остаться в городе в одиночестве. Но у Жени не забалуешь: «Лиза, через пятнадцать минут мы внизу!» А младшая, Миланочка, нетерпеливо притоптывая полненькой ножкой – солнышко, звездочка, поздняя радость, – уже стояла у двери: «Мама, папа! Скорее!»
В общем, все у него получилось. Жену свою, умницу и красавицу, он обожал – ни в чем и ни разу Женька, Женек не подвела его и не разочаровала. С возрастом она стала еще красивее – налилась, как спелое яблоко, и он искренне ею любовался. Любовался и гордился. Как правильно он тогда поступил – не струхнул, не провалился в жалость и в чувство вины. Невозможно, страшно представить – если бы трухнул, не решился и остался с первой женой. И так столько лет в топку. А ведь лучшие годы. Впрочем, нечего Бога гневить – он все наверстал.
Кстати, про судьбу Арины он знал – по-прежнему одна, работает врачом в больнице, по-прежнему ездит в паломничества на богомолье, по-прежнему носит платок и длинные юбки, никаких подруг, про мужчин что и говорить. Словом, живет тихой жизнью затворницы. Он знал, что мать с Ариной держит связь, но на его расспросы о бывшей жене мать отвечала скупо и нехотя, и он перестал задавать вопросы. Вопросы задавать перестал, а деньги через мать передавал – не регулярно, но суммы приличные.
Как-то смущенно бросил:
– Мам, скажи ей, чтобы на море поехала. Небось не была там лет сто!
Мама не ответила.
А потом обмолвилась:
– Ариша тебе низко кланяется – деньги твои отвезла в детский дом.
О боже… Ну да ладно, дело ее. В конце концов… Все, все! Забыли.
* * *
Туров посмотрел на часы.
– Ну что? Еще по кофейку, и я пошел?
Градов со вздохом развел руками – понятное дело!
Покачивая бедрами, так и не проснувшаяся Анжела медленно несла поднос с кофе.
«А неплохо было бы сюда привести своих, – подумал Туров. – Лизка любит хачапури, Миланочке можно мороженое. А Женька вообще обожает все острое, пряное, кавказское». Только вряд ли стоит. Лизка скорчит физиономию – папа, это мы где? Женька, понятно, хмыкнет: «Туров, у тебя ностальгия по рабочей столовой?» Непременно отметятся обе – языки у них! Нет, не потому, что снобы – просто давно привыкли к другому. Позвать сюда кого-нибудь из приятелей? Да уж, решат, что у него потекла крыша или накрылся бизнес – вот будет смеху! Пойдут гулять сплетни. Здесь уж точно снобизм – все привыкли к шикарным интерьерам, быстрой подаче, к услужливо склоненным головам. Где уж тут сонной Анжеле с ее неспешной походочкой! Да, засмеют. Какими же все мы стали снобами, как научились выпендриваться, как быстро привыкли к хорошему! Даже в Европах над нами посмеиваются: «И давно ли?» «Нет, недавно, – всегда отвечал Туров, – но, как известно, к хорошему привыкают быстро».
А вот Светку, свою секретаршу, пригласить можно – та обожает сюрпризы и непонятные места, Светка точно оценит.
Аккуратно поставил пустую чашку на блюдце.
– Спасибо тебе за обед – не обманул, все было классно. Нет, правда здорово! Только позволь мне заплатить.
Градов смутился:
– Плати, если хочешь. Хотя я и сам вполне в состоянии. Ты же видишь, какие здесь цены.
Туров глянул на счет и обалдел:
– Да уж. Кажется, в «Макдоналдсе» дороже. Правильно говорят: места надо знать. Впрочем, поделиться этой радостью не с кем.
Туров положил кредитку и отсчитал чаевые.
– Слушай, Тур, – вдруг сказал Градов, как-то пристально вглядываясь в приятеля. – А ведь ты ни о ком не спросил! Ни о ком! – В голосе Градова плескалась обида.
– В смысле? – Туров сделал вид, что не понял.
– Ни о ком, – повторил Градов. – Ни о ком из наших.
– «Из наших», – усмехнулся Туров. – Ну да. Так что там у наших, Вова?
– Да у всех по-разному, – оживился Градов. – Антоша Сирин, ну тот, что пришел вместо тебя, в Прибалтике. Прикинь, еще в нулевых купил домик на взморье и – тю-тю! Сдает московскую хату, а сам там балдеет!
– Молодец, – кивнул Туров. – Поддерживаю. Все лучше, чем в мегаполисе.
– Ну да, – подхватил Градов и рассмеялся. – И, кстати, барабанит где-то по выходным, типа в кабаке на берегу – и башли капают, и удовольствие! Вот и я говорю – молодец! Саня Щегленко у нас тоже бизнесмен, – разулыбался Градов. – Магазин у него в Пушкине, продовольственный. Маленький такой магазинчик, но Саня говорит – кормит. Жена там его за прилавком. Жена и дочь. А Саня с сыном по оптовым складам мотаются. Он же из Пушкино, помнишь?
Туров кивнул, еще бы не помнить Щегленко! Здоровенный бугаище, косая сажень, русский богатырь, Илья Муромец, не меньше. Помнил, как Саню одолевали девицы.
– Ты жену-то его помнишь, Наташку? Ну светленькая такая, курносая? – продолжал Градов. – Бегала еще за ним постоянно.
Туров нахмурился – не помню, да и какая разница?
– Живут, представляешь! – с энтузиазмом продолжил Градов. – До сих пор вместе! А он от нее скрывался, помнишь?
– А Генка Ларионов… – Градов нахмурился. – Генки нашего уже лет пять как нет, Тур. Автомобильная авария. Он и жена. Кошмар, короче…
Генка Ларионов. Ну да, Ларионов, бас-гитарист. Полный такой, молчаливый. Тюфячок Ларионов…
От нахлынувших воспоминаний Градов расстроился.
– А Федю помнишь? Ну, Федю Малышкина?
Туров развел руками:
– Нет, извини!
– Ну да… – пробормотал Градов. – Федька появился уже после тебя.
Туров кашлянул, вернее, покхекал. Как говорила жена, «Туров, когда ты кхекаешь, я напрягаюсь!» Туровские «кхеканья» и вправду означали многое – например, раздражение, недовольство и нетерпение. Сейчас все было вместе – во‐первых, Турову действительно надо было торопиться, во‐вторых, Градов ему надоел до отрыжки, а в‐третьих, хотелось поскорее прервать этот поток воспоминаний. Для чего все это? Он давно привык делать только то, что имело смысл, и время его было дорого. «Плохой день, – с тоской подумал Туров. – дурацкий». И в который раз попрощался и сделал попытку уйти.
