– Град, будь человеком! Сгоняй, а? Как друга прошу!
Ссылаясь на насморк, Градов отказывался. Разозленный, Туров тряхнул его за плечо. А когда наконец Градов выкатился, Туров растерялся.
Уютно устроившись с ногами в кресле, Лена внимательно разглядывала его. Он стушевался под ее взглядом и уже пожалел, что вытолкнул Градова. Пытался разжечь камин, чертыхался, когда сырые дрова отказывались гореть, от смущения снова варил кофе, а потом они поняли, что здорово проголодались. Открыли шпроты, которые без хлеба было есть невозможно, и, найдя пакет каменных баранок, страшно обрадовались – и как на эту роскошь не позарились мыши?
А потом они целовались, и Лена смеялась, что они отвратительно воняют шпротами, и они выбегали на улицу и терли губы снегом, а потом возвращались домой и снова до одури целовались.
О пропавшем Градове вспомнили только к вечеру.
Туров действительно испугался: а вдруг что-то случилось? Например, наехали местные и отметелили бедного Градова? И теперь он валяется где-то в сугробе, избитый, в крови, а они тут… балдеют?
Лена отмахивалась и говорила, что Градов чокнутый, и никто на него не напал, и местных в округе не водится, потому что поблизости нет деревень, а Градов – ты же понимаешь, что он с приветом? – наверняка вспомнил про какие-то дела, хотя какие у Градова могут быть в принципе дела?
– Но он же дурной, вполне мог уехать в Москву. Кстати, такое однажды было, – припомнила Лена.
Но было неспокойно, и, нервно поглядывая на часы, Туров решил отправиться на поиски.
– На станцию, туда и обратно, – сказал он ей. – Если не найду хладный труп – вернусь.
И Туров порысил на станцию. Градова, по счастью, не нашел, ни здорового, ни избитого, но на платформе купил сигарет, свежего, еще теплого, хлеба и четыре плавленых сырка и даже дозвонился своим – те уже нервничали.
Обратно не шел – бежал. Хлеб спрятал под куртку, но, разумеется, тот остыл, затвердел. Ужасно хотелось отломить и сжевать еще теплую горбушку, но он постеснялся принести обгрызенный батон.
Кстати, он будет стесняться ее всегда, даже в их лучшие дни, когда они будут по-настоящему близкими и родными людьми – смущаться от ее взгляда, вздрагивать от ее реплик, сжиматься от ее выводов и заключений. И ничего с собой поделать не сможет.
Когда он ворвался в дом, Лена спала, как кошка, свернувшись в клубок.
Услышав шаги, открыла глаза и удивилась:
– Ты?
Он усмехнулся:
– А что, не рассчитывала? Надеялась, что исчезну, как Градов?
Лена пожала плечами. «Странная она, – подумал Туров. – Непонятная. Не такая, как все».
Потом они снова растапливали камин, и в этот раз все пошло быстрее, и снова целовались, и Туров чувствовал, что теряет сознание.
Проснулись они одновременно на ковре у камина, и Лена, кажется, удивилась, что спали они, крепко обнявшись, нет, не обнявшись – сцепившись ногами, руками, телами так крепко, что с трудом расцепились.
Они молча пили кофе и жадно ели хлеб, потом убирали и мыли посуду, изредка перебрасываясь какими-то незначительными, короткими фразами. А после оделись и собрались в город.
На улице снова было тепло и сыро, снег осел и покрылся коркой колючего льда, а с крыши капала редкая, крупная капель.
– Скоро весна, – потянув воздух, сказал Туров. – Пахнет, правда?
Лена кивнула:
– Ну да.
Да, странная. Обычно девицы щебечут, заглядывают в глаза, словно пытаются прочесть, понять, будет ли продолжение. А этой, кажется, все равно.
На сердце было тревожно. Как все сложится? Да и сложится ли? Чудна́я она, эта Лена Лыжникова.
В поезде она уснула, положив голову Турову на плечо. Он сидел не дыша, не шевелясь, боясь ее потревожить.
На вокзале ей захотелось мороженого, и он купил вафельный стаканчик с розовой розочкой. Откусив кусок, она протянула стаканчик ему. Он глупо и радостно закивал, куснул твердый как камень стаканчик и, покатывая его во рту, почему-то засмеялся.
От провожаний категорически отказалась:
– Не надо.
В голосе была сталь, и Туров окончательно скис и расстроился.
В метро, на платформе, чмокнув его в нос, наконец улыбнулась:
– А как у тебя с памятью?
– Нормально, – хрипло ответил он.
– Ну тогда запоминай! – И быстро проговорила свой телефон.
Подошел поезд, зашипели открывающиеся двери, и Лена легко впорхнула в вагон. А Туров, как заведенный, повторял ее телефон.
Поезд поехал, и, улыбнувшись, она махнула рукой.
Перрон опустел, и Туров наконец стронулся с места. Выйдя на улицу, он бесцельно пошел вперед.
Небо стремительно темнело, и снова началась метель. Он поднял воротник куртки, съежился и добежал до ближайшей станции. Влетев в метро, стряхнул куртку – с нее посыпался снег. В вагоне он задремал, чуть не проехав свою остановку. Выйдя из метро, припустился – хотелось поскорее сбросить влажную куртку, промокшие ботинки, влезть под теплый душ и наконец нормально поесть.
Так все и было – после душа он налил огромную тарелку борща, погрел котлеты с макаронами, выпил две кружки сладкого чаю и бухнулся в кровать.
Он думал о Лене. Вспоминал ее всю, припоминая малейшие и незначительные детали, ее слова, движение рук, ее запах, ее горячее дыхание – всю. И улыбаясь, думал, что оглушительно счастлив.
Он позвонил ей следующим же вечером, дрожавшими руками крутя диск телефона. Мимо прошла мама и, увидев выражение его лица, кажется, удивилась, но вопросов не задала, и на том спасибо.
Лена сняла трубку не сразу – ему показалось, что прошла целая вечность. Услышав ее голос, низкий, хрипловатый, он стушевался.
На вопрос, как дела, равнодушно отозвалась:
– Да все как обычно. Валяюсь с книжкой. А что у тебя?
«Как обычно, – повторил он про себя, – у нее все как обычно. Она считает, что ничего такого не произошло. Москва стоит, планеты крутятся, народ ныряет в метро, забегает в магазины, торопится домой. Люди садятся ужинать, а потом собираются спать. Ничего из ряда вон. Она валяется с книжкой. Интересно, с какой? Надо спросить. Или не надо? Она у меня ничего не спросила – дежурное «что у тебя?». В голосе равнодушие – это нормально?»
И все же он решился спросить, что у нее завтра.
– Все как всегда, – равнодушно ответила Лена. – С утра в институт, а потом, – зевнула она, – пока я не знаю, планов не строила.
Окончательно расстроившись и обидевшись – вот дурак! – он попрощался. Сухо так, будто и ничего между ними не было. А может, для нее так и есть? Ну было и было, подумаешь – нравы сейчас таковы, что это в порядке вещей.
