— Ну, она была в тебя влюблена, — Исаев пожал плечами.
— Так, сейчас... Дай осмыслить. То есть ее отец считает, что Лиза со мной? Что мы виделись, списывались — или что? Что мы где-то встретились с ней? — В глазах Алекса, наконец, появилось стопроцентно осмысленное выражение. — Андрей, я не видел ее почти четырнадцать лет. И ровно столько же ничего не слышал о ней.
«Я вообще пытался ее забыть!» — кричали его глаза.
— Ну, вообще-то, Домбровский считает, что это его дочь могла захотеть с тобой встретиться, — как можно мягче пояснил Исаев.
— А я мог повторно подвести ее к самоубийству? Что ж, нормальные выводы. Так, ладно. У тебя дневник Лизы с собой?
— Нет.
— Уверен?
— А как бы я, по-твоему, его сюда пронес? Это же полноценная тетрадь.
— Андрей, — Алекс поморщился, — ну не надо, а? Я, в общем, тоже неплохо тебя знаю. Давай.
Исаев долго смотрел на него — до тех пор, пока Ресль не протянул руку и не похлопал пару раз ладонью по столешнице. Бросив что-то на тему: «Научил вас с Ирой на свою голову», Андрей изогнулся и вытянул из кармана брюк iPhone. Полистав приложения, он нашел отсканированный файл и со стуком положил мобильник на стол.
— На! Только имей в виду, здесь всего несколько последних страниц ее дневника. Там... Короче, там про твой нательный крест и ее обещание тебя разыскать. В общем, сам прочитаешь. — Резко поднявшись, Исаев прошелся по комнате и встал у окна, разглядывая влажные стены «Панкраца».
За окном, оказывается, все это время шел дождь. Впрочем, дожди в Чехии никогда не бывают долгими.
Тем временем Алекс читал ее детские строчки о том, что она любила его, что он был ее тайной и что она попробует найти его, чтобы вернуться к нему.
«Мне жаль, Лиза. Прости».
— Теперь понятно, почему я здесь, — чех помолчал и отложил мобильный на стол. Андрей обернулся. — Те, из Интерпола, при задержании говорили, что им нужно сорок восемь часов, чтобы предъявить мне обвинение. А теперь ты приехал, и все встало на свои места... Андрей, почему Домбровский попросил тебя найти Лизу? Потому что мы с тобой дружим?
— Не совсем.
— Тогда почему? Договаривай, хватит в прятки играть.
— Да, отчасти из-за этого. А еще потому, что я у него работал.
— Но по факту он поймал тебя мной на крючок? — Андрей молча кивнул. — Ну да, так оно все обычно и происходит, — Алекс устало потер лоб. — Чувство локтя, чувство братства и ответственности за другого. Да, Андрей? Ты впрягаешься за меня, я — за тебя, а в выигрыше остается тот, кто сводит нас в одной комбинации. И при этом есть что-то, чего я пока что не знаю... Скажи, а зачем тебе нужно знать мое прошлое с Лизой?
Андрей покачал головой:
— Я пока не готов сказать.
— Но для тебя это важно?
— Да.
— Хорошо, — чех глубоко вздохнул — Дай мне еще раз ее фотографию.
— Вон она, — Исаев указал на стол. — Ты ее перевернул.
— Ах, да. Прости. — Словно боясь обжечься, Ресль потянулся за снимком, и перед ним снова возникло ее лицо. Откровенно боясь, что bro опять сорвется в шок, Андрей наблюдал за ним. Но Алекс просто смотрел на ее снимок. Правда, в этот раз он вглядывался в него внимательней, требовательней, жёстче.
Тем временем сам Алекс смотрел на ее лицо и при этом испытывал очень сложные чувства. Сначала он глядел на нее, буквально заставляя себя на нее смотреть. «Ну что, привет, Лиза? Вот мы и встретились». Но радости эта встреча не принесла — скорей, вызвала отторжение. Так или примерно так люди смотрят на полузабытого ими человека, к которому когда-то испытывали привязанность, пока этот человек не предал их доверие, после чего был превращен в перевернутую и зачеркнутую страницу.
Следом за отторжением вроде бы пришла ненависть. Но и это чувство было не искренним, а пристрастным. Искусственным, как застарелая боль, которой давно уже не существует в реальности. Только ты время от времени зачем-то пытался расшевелить ее, чтобы продолжать жалеть себя, а ее — пестовать и лелеять. Но настоящая противоположность любви — это не ненависть, а апатия. И злость, раздражение, гнев, ярость и черт знает что еще негативное, что он чувствовал к ней, вдруг ушли, как грязная пена с поверхности чистой воды. А под ней начало проступать такое же чистое дно.
Чувства к ней — те, что были когда-то. И — другие чувства. Неисполненные обещания, не исполнившиеся мечты. Разочарование, обида, страх. Горечь поражения.
Вспыхнув последний раз, эти чувства тоже исчезли, оставив по себе лишь щемящее сожаление к ней. Его Лиз исчезла, а фактически он давно уже не помнил ее лица. Но то подлинное, что он когда-то к ней чувствовал, сейчас словно смешивалось с чем-то иным. Он давно был увлечен совсем другой женщиной, взрослой женщиной. Эту женщину звали Элисон Грейсон.
Именно в этот момент Алекс понял, что готов рассказать Исаеву то, что было тогда в действительности. Но чтобы построить этот рассказ жестко и коротко, без соплей и слюней, начать его стоило с конца.
— Андрей, — чех поднял голову, убедился, что Исаев глядит на него, — ты в курсе, что такое страх импотенции перед женщиной, психологический клинч?
Исаев несколько ошалело посмотрел на него, потом неуверенно хмыкнул:
— Bro, ты, конечно, меня прости, но тебе вроде как не под девяносто, нет?
— Не в этом дело.
— Да? А в чем?
— Хорошо, давай объясню по-другому. — Чех скрестил на груди руки и, обняв себя, слегка навалился грудной клеткой на стол, не сводя глаз с Исаева.
— Давай, объясняй. — Андрей в ответ шагнул к столу, отодвинул стул и, усевшись, сцепил пальцы в замок на уровне рта. — А я послушаю.
— А по-другому так. Завтра, насколько я знаю, меня здесь, в СИЗО ждет психиатрическое обследование. И оно выявит, что у меня отклонение. Не врожденное, но полученное в результате первого и последнего свидания с дочерью того человека, который пытается меня посадить. А после этого будет так. Я не знаю, посадят ли меня в итоге или нет, но после результатов обследования и заключения врача информация обо мне уйдет в Сеть. О том, что это произойдет, даже спорить не надо. Поспорить можно только на то, как скоро это случится, потому что всегда найдется кто-то, кто одним щелчком мыши захочет превратить чью-то жизнь в дерьмо.
— Но послушай...
— Погоди, не перебивай меня, — чех покачал головой. — Итак, после того, как сведения о моем клинче, фобии, паранойе — как угодно! — разойдутся по новостным лентам, мне можно будет раз и навсегда попрощаться с подмостками, потому что человек, который играет героев, или любовников, или героев-любовников не может быть смешон. Так что мне, даже если я выйду отсюда, останется только перебраться в другой город, или страну, или вообще стереть себя с лица Земли. — О том, что эта информация прежде всего выльется на Элисон, Алекс старался не думать. — Но я никогда так не сделаю. И я никуда не уеду. Я никогда не оставлю мать, которая пока еще помнит меня, и не брошу отца, который из-за ее болезни сам понемногу скатывается в депрессию. Поэтому я останусь здесь до конца. Что будет дальше — не знаю.
